Чем я хуже? - [20]

Противным резким голосом заверещал телефон.

— Начальник центральной проходной у аппарата, — опять поднял черную трубку Петренко. — А, это ты, Палыч, нашли все-таки тебя на территории. Ага, звонил. Ага, Нефедов. Да, понимаешь, мой служивый бдительность решил проявить. Ага, пропуск и прочие документы — в порядке. Ну, ты понимаешь, приходит здоровенный забинтованный парень, согласно пропуску, работающий у нас больше четырех лет, и спрашивает, где наша санчасть. И что мы должны думать? Ну, да, показал справки из больницы… Ну, сразу не поверили… Бдительность, опять же… Ладно, ладно, не кричи. Распетушился. Уже почти разобрались… Вот пусть она придет и глянет, если опознает — отдадим тебе в целости и сохранности. Ну, а если нет — без суда и следствия в расход. Гы-гы-гы. Тут у нас возле проходной как раз стенка подходящая. Гы-гы-гы…

Минут через пять на проходную со стороны завода вбежала запыхавшаяся симпатичная мордашкой мелкая девчоночка в синем застиранном халатике с тощей, с мышиный хвостик, светленькой косичкой. Она заглянула в окно вахтерской и радостно закричала, увидав на дальней лавочке Алексея Валентиновича:

— Подтверждаю! Нефедов это! Саша! Шофер наш!

— Ишь ты! — Шутливо принял грозный вид подошедший к окошку Петренко. — А сама-то ты, девица-красавица, кто будешь? Подтверди документом свою личность! Может, ты сообщница этого шпиона?

— Да вот, пожалуйста, — слегка насупилась девчоночка и достала свой пропуск. — Я диспетчер в транспортном цехе, Журавская Анастасия Пантелеевна. Не верите, опять позвоните к нам в цех, пускай еще кто-нибудь придет и уже мою личность подтвердит. Пускай вообще (он повысила тонкий голосок) весь наш цех, кто не в разъезде, придет и друг дружку опознавать будет!

— Ты, егоза, успокойся и сбавь обороты. Наша служба бдительности требует! Лучше, как говориться, перебдеть чем с точностью да наоборот. Так-то! Ладно, хватит лясы точить, забирай своего головой ушибленного и брысь с проходной, пока я добрый.

Опознанный «Нефедов» и его сияющая радостью маленькая спасительница быстренько покинули «гостеприимную» проходную.

— Слушай, Анастасия, — назвал девушку услышанным именем Алексей Валентинович. — Ты, во избежание дальнейших недоразумений, не проводишь меня в санчасть?

— Санька, а ты что, взаправду память потерял? Какая я тебе Анастасия? Настя!

— Взаправду потерял, Настя.

— А меня, выходит, помнишь?

— Нет. Не помню.

— А откуда тогда знаешь, что меня Анастасией, а потом и Настей зовут?

— Так ты ведь сама себя так на проходной назвала.

— А! — хихикнула смешливая девчоночка. — Точно! Сама назвала. А то, что ты мне в любви объяснялся и жениться обещал, это ты помнишь?

— А ты уверена, что обещал?

— А то!

— А Клава тогда для меня кто? Я сегодня ночевал с ней вместе. В одной, понимаешь ли, кровати.

— А, это ты про Клавку толстомясую спрашиваешь. Так это она тебя обманула. Воспользовалась тем, что ты память потерял и обманула. Забрала тебя из больницы к себе домой и сразу к себе в койку. Она у нас такая. Хитрая бестия. И на мужиков падкая. Ух!

— Значит, обманула она меня, говоришь?

— Ну, да.

— Значит, я на самом деле тебя люблю?

— Ну, да. Чего мне врать-то?

— А мое свадебное фото с Клавой на стене в ее комнате? Мои вещи у нее в шкафу? Ее соседи? Все подстроено хитрой «толстомясой» разлучницей?

— Да, да, да, — хихикала Настя, — она такая и есть. Хитрая толстомясая разлучница. А ты, Санька, на самом деле, любишь маленьких худеньких блондинок. Таких, как вот я-а-а…

— Хорошо, — придержал ее за худенькое под синим халатом плечико «Санька». Они как раз, срезая дорогу, проходили каким-то заводским закоулком, заваленным ржавыми железяками, кирпичами и разбитыми досками. — Раз, мы, как ты говоришь, любим друг друга, так давай сейчас, прямо здесь и того, этого… Трахнемся.

— Чего? — удивилась Настя.

— Ну, попилимся, совокупимся, потараканимся (вспомнил Чехова), переспим, сольемся в экстазе, полюбимся, совершим половой акт, — пытался подобрать этому действию подходящее довоенному времени и Настиному окружению название Алексей Валентинович.

— А, — округлила мелкие смешливые глазенки Настя, — ты в этом смысле… Не — это только после свадьбы. Я ведь девушка порядочная. Не лахудра тебе какая-нибудь, как твоя Клавка.

— Шутница ты, Настя, порядочная, а не лахудра, — взъерошил ей соломенные волосенки, собранные в скудную косичку Алексей Валентинович. — Веди в санчасть, а то будет, как с обезьянкой, полюбившей на свою голову слона.

— Это как?

— Не знаешь? Это анекдот такой. Пошлый. Для взрослых. Мне его мужики в больнице рассказали.

— Не слышала. Расскажи!

— Маленькая ты еще, такое слушать. И, сама же говорила, — порядочная.

— Ну, Са-ань! — подергала «Саню» за рукав Настя, — ну расскажи-и-и… Все равно ведь не отстану.

— Да, что там рассказывать? Ну, полюбила глупая, вот как ты, и мелкая телом обезьянка слона, такого большого и красивого, как я, и прохода ему не давала. Давай, типа, да давай.

— Что давай?

— Ну, это самое, что ты до свадьбы не хочешь. Слон поначалу отнекивался, отнекивался. Потом ему надоели ее постоянные надоедливые приставания и, скрипя хоботом и бивнями, — согласился. Уж не знаю как, но с трудом он в нее, так сказать,