Человеку нужен лебедь - [88]

Захваченный азартом охотника, Андрейчев торопился, небрежно целился, забывая давать упреждение, и непростительно мазал. Промахи сердили его, еще более заставляли спешить. Дождавшись очередной стаи, он резко вскакивал, вскидывал ружье, не зная, в какого селезня выстрелить, — все они были близки, доступны. Перепуганные его неожиданным появлением, птицы суматошно бросались в россыпь. Андрейчев, уже не целясь, жал на спуск и опять мазал.

Наконец он опомнился. Приказал себе не стрелять на авось. А чтобы успокоиться, опустил голову и даже прикрыл глаза, чтобы не видеть пролетных. Через несколько минут после его выстрела крупный селезень тяжело ударился об лед.

Чувствуя ладонями еще не угасшее тепло крякового, Андрейчев неожиданно для себя, словно впервые, увидел, с какой трепетной торжественностью приготовился к весне селезень. Красивая голова и точеная шея были изумрудно-лазурны. Белый, узенький воротничок, что отделял лазурь от темно-коричневой груди, был так свеж, что казалось, снежной белизной холодил пальцы. На белом подбрюшье птицы двумя огненными полосками горели красные перепончатые ноги. Светло-коричневая спина у подхвостья вспыхивала иссиня-черным, а синие кольца-кудри на хвосте вились, словно в каком-то неудержимом вихре, наверное от буйства жизни.

Андрейчев вдруг почему-то с тревогой заглянул в открытые глаза птицы и тотчас отвел взгляд: в черной глубине зрачков селезня с тяжким трудом угасала радость бытия. Подумалось, что несколько минут назад прервалась прекрасная, нужная миру жизнь. И это как будто подтверждалось несущимся отовсюду колокольным стоном лебединых стай и плачем станиц казарок, тревогой гусиных станиц и скорбным шелестом летящих крыльев. И что-то произошло в душе Алексея Ивановича. Он медленно возвратился в скрадок. Отчужденно наглухо прикрыл остывшего селезня чаканом. Присев на сноп, как-то по-новому огляделся.

В голубых просторах неба плыли стаи белых птиц. Лебеди! Большие, величавые, неторопливо и плавно взмахивая просторными крыльями, они были строгими и торжественными. Их гулкие голоса раскатывались в морских просторах перезвоном колоколов. Казалось, любуясь их красой, все птицы им уступали путь в небесах.

Из степи наплывали гуси. Их острый клин будто раздвигал в стороны стаи чирков и куличков. Погогатывая, серые птицы прошли над крепью высоко и покойно. А над синими льдами моря одна из птиц вдруг скренилась, резко провалилась вниз, стремительно перевернулась на другое крыло, снова провалилась и, непрерывно переворачиваясь, ринулась вниз головой. Остальные в стае, словно удивленные озорным буйством, смолкли. Потом все разом начали переворачиваться, проваливаться и пикировать. Двухсотенный клин сломался, с вихревой крутовертью безголосо падал вниз. Крепкие и сильные крылья свистели, шум падающих тел нарастал. Казалось, что птицы сейчас одна за другой врежутся в лед, но около него гуси поочередно выреяли в горизонтальный полет и, выстроившись в колонну, радостно загоготали и потянули в глубь моря.

Солнце с каждым часом пригревало сильнее. И недалеко от засидки Алексея Ивановича с шумным шорохом осел зависший на чакане снег, внизу на льду появилась трещина. Через нее тотчас устремилась вверх вода и разлилась по небольшой впадине зеленоватым озерцом. В море тоже стали раскатисто грохотать ледяные бугры: с их прогретых вершин сползали вниз ноздреватые льдины. У подножья их, на солнцепеке, появлялись большие майны. Отдыхать на них присаживались стаи уток.

А весенний пролет набирал силу. На север уже стремилось несметное число огромных стай. Они почти сплошь заслонили небо над морем, над зарослями и степью. Летели низко. Высоко. Очень высоко, еле различимые. Вблизи и вдали. Проносились тысячные кучи чирков, тянули сотенные стада гусей и казарок, торопились большие партии кряковых, шилохвостей и свиязей. Развернутым по фронту строем спешили цапли — сизые, белые, большие и малые. Над зарослями, изредка зависая на месте и высматривая добычу, пролетали коршуны. Над морем появились могучие беркуты и орланы-белохвосты. Стаи лебедей присаживались на майны, и они, черные, становились от лебедей белыми.

И все они непрерывно гоготали и крякали, клохтали и свистели, хорхали и звонили в колокола, все радовались, безудержно восторгаясь свободой и весной.

А весна, словно возбужденная щедрой встречей, размахнулась во всю мощь. Горячее солнце обрушилось на ледяные торосы, и посыпались они с гулом, пробивая источенный лед и выплескивая наружу воду. К прогретым зарослям потянула моряна. Продрогшая за долгую дорогу через ледяное море, она согревалась в жарких камышах и теплой отправлялась в степь. Там отогревала и оттаивала застуженную морозами землю. Пробуждаясь, земля дышала маревом.

Сильные воды моряны из всех проталин, прососов и трещин выдавили из-подо льдов с громким фырканьем и бульканьем фонтаны и зеленые ручьи.

На близкой просторной майне скопилось больше полусотни лебедей. Сперва они все, горделиво выгнув красивые длинные шеи, долго и осанисто проплывали то в одну, то в другую сторону, словно шествуя в каком-то величавом ритуальном хороводе. Потом, разделившись примерно на равные стаи, подняли кличной перезвон. С каждой минутой он нарастал, становился громче, звонче, вскоре в нем послышались доселе неслыханные ноты: как будто зазвучали трубные клики.