Человеку нужен лебедь - [61]

Ветер приволок из степи пыль; от нее взморье порыжело, потускнело солнце.

К полудню норд-вест перешел в ураган. Вокруг островов легли белые пески, изрезанные черными протоками. Борис, прихватив с собой мешок, брезентовую куртку и рукавицы, пошел по обнаженным отмелям. Местами они были густо усыпаны мелкими ракушками, хрустящими под ногами, как крупная соль на палубе рыбацкого судна. В неглубоких ложбинах и ямках с водой попадались синюхи и подлещики, к ним медленно пятились клешнястые, мрачно-зеленые раки. На взгорьях белелась вобла. Обсохшая, она не отливала литым серебром, как в сетке. Бока, брюшко и места около хвоста, махалки уже были багряно-красными, словно окровавленными; черные зрачки глаз окольцовывались красным ярким ободком. Золотопузые сазанчики лежали с выклеванными глазами — это разбойничали отовсюду слетевшиеся сюда вороны, они, кроме глаз, ничего не трогали, слишком много было поживы. Заметив в промоине ворочавшуюся щуку, Борис вышвырнул ее на песок. Желтая, пятнистая, она долго извивалась змеей, хищно зевая зубастой пастью. В мелком заливе, отрезанном от протока узким перекатом, шевелили темными плавниками полуобсохшие крупные сазаны. Борис перекидал их в ерик. Они быстро скрылись в глубине. Двух щук, затесавшихся в сазанье стадо, выбросил на сухое. Вскоре около них опустилась ворона. Надув горло, она каркнула хрипло, зло, скакнула и принялась ожесточенно рвать щучьи глаза.

В нешироком протоке, выбив яму, залег осетр. Он мог бы плыть, но, видимо, коснувшись дна, испугался и остановился. Поругивая его за глупость, Борис погнал осетра на глубь. Тупорылая усатая рыбина стремительно понеслась вперед, с разгону выметнулась на перекат и принялась изгибаться, пытаясь сползти назад. Борис надел рукавицы — шипы бьющегося осетра опасны — и переволок его. Осетр нырнул, скрылся.

К вечеру Борис не успел обойти и сотой доли морянных игровых мест красной рыбы, а намаялся до упаду. Сперва он перегонял осетров и перетаскивал сазанов в протоки. Потом, когда осетры стали попадаться чаще, занимался только ими, лишь запоминая, где обсыхают сазаны, чтобы выручить их, если будет время. Долго провозился с трехпудовым осетрищем. Тот застрял в яме мелкого протока, и, если бы не опасение, что он станет добычей жадного сборщика рыбы, осетра можно бы оставить — постоянный приток волжской воды позволял ему продержаться до вздышки, прихода морской воды. Вытащить его не удалось. Сильная рыба сбивала с ног. Выгнать на перекат — тоже, осетру не хватало разбега. Борис отжал его на меляк, навалился на него и придавил ко дну. Усевшись верхом, зачалил веревкой под кулаки (передние плавники) и рывком выхватил его на сухое. Затянув еще одну петлю у махалки, долго волок по протоку. По малой воде осетр плыл послушно, но, как только попадал на глубь, бросался в стороны, уныривал, пытаясь освободиться от пут. Немилосердно трепал Бориса, веревка больно врезалась ему в плечо. К концу пути вымотался сам. Когда Борис освободил его от пут и скатил в воду, долго стоял на месте, тяжело приподнимая наджаберные щеки, еле-еле шевеля плавниками. Отдохнув, повел махалкой, чуть продвинулся вперед, проверяя — свободен ли? Ударил сразу всеми плавниками и мгновенно исчез в черной глубине.

— Хоть бы спасибо сказал, — устало укорил Борис.

В длинной широкой яме Борис заметил белугу. Огромная рыбина еще была, как говорят рыбаки, на плаву. Вытягивая за собой белый бурун, как быстро идущий катер, она проносилась из края в край, тыкалась лобастой башкой в мель. Постояв, пятилась, медленно разворачивалась и с белым буруном неслась назад.

Понаблюдав за рыбиной, Борис понял, что она дождется моряны — яма большая, воды хватит не на одну неделю. Неожиданно его захватило мальчишеское желание: сделать такое, что никто никогда не делал. Положив на песок ружье, бинокль и сигареты, он плотно застегнул брезентовую куртку и крадучись пошел к белуге, отжимая ее к меляку. Рыбина медленно отступала. Все больше и больше обнажалась серая спина, похожая на очень толстое замшелое бревно. Когда до нее осталось несколько метров, Борис со всех ног бросился к ней. Вспрыгнул верхом, обхватил ногами и весело заорал:

— Вперед!

Белуга повела сильным телом, пытаясь сбросить седока. Ей не удалось — мелко. Она попятилась, отплыла на глубь и рванулась. Борис хотел вновь гаркнуть: «Вперед!» — и не успел: жесткий удар воды сбил его с белуги. Перевернувшись через спину, окунулся с головой. Вынырнув, не увидел белуги: она залегла на глуби.

Посмеиваясь, Борис вышел на песок. Отжал одежду, закурил. Солнце село, пора возвращаться на стан. Дорогой закуканил в далекой от протоков ямке десяток снулых сазанов, одного осетренка для ухи, связкой поволок их по песку. Пожалел, что мало взял с собой соли: набрал бы обсохших сазанов, засолил в отсеке лодки, до самой осенней охоты ел бы малосол. А может, не тратить соль на сазанов? Завтра, а уж послезавтра наверняка будут снулые осетры. Если хорошенько поискать, то икряные. Икра и балык получше малосола сазанины.

…На этот раз Борис проспал зарю: сказалась вчерашняя маета. Ветер не ослаб, и Борис отправился к Лебединому протоку.