Человеку нужен лебедь - [54]

— Смотри. Бушменов — сила, не нам чета.

— По закону прижму, — сказал Борис тихо, но жестко.

Мильшин медленным, осторожным взглядом, чтоб это не было похоже на демонстрацию неприязни, окинул поджарую фигуру егеря. Сильные ноги расставлены широко. Не вдруг-то сшибешь такого наземь. Да и характер, как говорят, дал бог человеку. Попробуй переубеди его. И все-таки решил возразить:

— Законы, они, Борис, что паутина: муха завязнет, а овод проскочит. Хочу посоветовать тебе: круто взял, как егерем стал. А работаешь не чисто. Зря ты хирурга Андрейчева не оштрафовал. Всем штраф, а ему нет, — Мильшин засмеялся. — Так и Бушменов делает.

— Алексей Иванович случайно. Хотел посмотреть на кабана, никогда не видел. Хороший врач. Какой он браконьер?

— Не поверят, Борис, тебе. Андрейчев институт кончал: понимает, что к чему. Кабанов смотрят в зоопарке, придумай что-нибудь поумнее. Понимаю, вроде бы дружите вы, ты и попустил. А если по закону, то всех надо: друг, сват, брат. Так-то, Борис. Ты зря нос задираешь. Не я один так думаю, многие говорят…

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Балуешь ты его, Ольга. Ой, балуешь. — Богдан Савельич, пригибаясь, шагнул в камышанку. — Ишь, вылеживается до обеда, — старик стащил одеяло с Бориса.

Иссеченное, будто старый дуб, трещинами глубоких морщин лицо бывшего егеря улыбается одними глазами. А по-степному прищуренные глаза еще совсем молодые. Все знают в поселке поразительную меткость и зоркость этих глаз. Голова, стриженная под машинку, густо побита изморозью уже давнишней седины.

— Пусть поспит, намаялся с волчатами, — полнолицая Ольга просяще улыбалась, сдерживая желание прикрыть мужа. — Сегодня перед рассветом приехал.

— Июль на дворе — какие волчата? Сейчас волчонок барана на загривке упрет.

Богдан Савельич хотел что-то еще сказать, но она перебила:

— Восемь волчат, волка и волчицу добыл Боря. Придите попозже, дядя Богдан. Пусть Боря выспится.

— Проспит царство небесное. — Старик достал большую трубку, сунул в рот. С удовольствием почмокав, ласково отмахнулся от Ольги: иди, мол, занимайся своими делами. Потормошил Бориса за плечо: — Пора на утрянку.

— А? — Борис открыл глаза, быстро сел. Увидел Богдана Савельича и, еще не проснувшись как следует, заговорил: — Сейчас, Савельич. Смотри, заспал?

— Боря! — огорченно протянула Ольга. — Вот же, не дадут человеку поспать, что он, мальчишка, что ли…

Ее обижало, что в поселке не считались с Борисом, уверяли, будто, кроме охоты, его ничто не интересует. Немалая доля вины в этом была Ольгина, она сама рассказывала о беспомощности мужа в хозяйственных делах. Скрывать это от соседей было бесполезно. Они видели Ольгу с топором и молотком на подворье, с косой и вилами на покосе, с лопатой на огороде. Сама ругала мужа за тяжелую бабью долю, но обижалась, когда подобное позволял себе кто-нибудь другой, и в таких случаях начинала так горячо расписывать достоинства Бориса, что любой невольно умолкал. «У него золотые руки, он все может». В действительности же у Бочарова спорилось и ладилось лишь то, что касалось охоты. Мог он скроить парус, а сейчас, когда моторы почти вытеснили паруса, это и старики подзабыли. Мог найти и устранить самую заковыристую неисправность в ружье, в мотоцикле, в лодочном моторе. Весной и осенью никто больше его не добывал уток и гусей, зимой — зайцев и лис. Отлично знал охоты на дроф, сайгаков и кабанов, а после поездок с Богданом Савельичем выучился брать волчат.

Заметив, как недовольно нахмурилась Ольга, старик смущенно потер лоб и сказал, как бы оправдываясь:

— Бушменов подлинь привез, надо брать стервеца за грудки. Потому и разбудил.

— Черт с ним, — безразлично пробурчал Борис, пытаясь спрятать голову под одеяло.

— Ты же егерь!

Сбросив с себя одеяло, Бочаров до хруста потянулся и вдруг сказал решительно:

— Пойдем! Я ему дам подлинь!

— Ишь какой прыткий. Куда пойдем? — Богдан Савельич пососал пустую трубку. — Обыскивать мы не имеем права. Надо захватить на месте.

— Попробуй! У меня тысячи гектаров.

— Можно. На рыбу запрет — море пустое. Кроме Бушменова, в море никого. Подлинь вся на островах — там он и промышляет. Там его и надо брать. Говорят, на островах и другие балуются, с берега выходят. Поехал бы я с тобой, да мне нездоровится.

— Оля! — крикнул Борис — Собирай манатки! Еду на острова.

Попрощавшись, Богдан Савельич до самого дома удивленно покачивал седой головой. Борис — вылитый Петр Иванович. В начале тридцатых годов случай занес старшего Бочарова в приморский поселок. Хорошему слесарю не нашлось работы, рыбачить не понравилось, от нужды он взялся за ружье. И пристрастился к охоте. Сперва добывал много, а потом перестал привозить добычу. Где охотился, там и отдавал ее за бесценок, лишь бы на хлеб-соль да на припасы хватало. Дома он появлялся, когда для зимней охоты на кабана требовалась свора собак. На его захудавшем подворье не переводились своры из разнопородных сеттеров, костромичей, борзых, спаниелей и собак диковинных помесей — спаниеля с овчаркой, гончей с дворнягой; от двадцатилетних знаменитых старцев — когда-то они преотлично гоняли лис, «висели на хвосте» — до слепышей, способности которых определяли на табуретке. Пятясь задом, упадет — дурак дураком, поймет край, выползет на середину — будущая краса и гордость района. Большинство «умниц» потом оказывалось хуже бездомных дворняжек, но из-за этого слепыши на подворье Бочарова не переводились. Забрав свору, хозяин отправлялся в камыши. Через неделю собаки вновь собирались во дворе — на горе супруге Петра Ивановича, а о нем она узнавала стороной: кабана продал рыбакам, что занимались подледным ловом рыбы в море.