Человек в степи - [25]

Сила наша в том оказалась, что табунщики подобрались из буденновцев, у каждого ладонь в мозолях от шашки, у каждого душа без колебанья. По крохам нацарапывали хозяйство. У Старого Маныча окружили и поарканили одичалый косяк жеребца Буслая, что дикарем пробродил по речным верховьям два года, не допускал ни волка, ни человека. В Кугульте захватили жеребца Бордо, поарканили маток.

Ладные были первые кони, но не такие, чтоб увидишь — и сердце загорится…

Например, жил у нас с первых дней сын Дарьяла — жеребец Дневник, взятый с жизнью у шкуровского карателя бойцом Колей Свешниковым. Лучше Дневника не имелось тогда производителя. Был он самым что ни на есть дончаком, как говорят по-ученому — «дончаком восточного типа». Сам роста крупного, широкий, могучий — страшно смотреть. Глазищи выпуклые, как у барышни. Повернет — стрельнет. Выразительно, сукин сын, смотрел… Но имел этот красавец серьезные недостатки, даже пороки. Например, цибатость, сказать по-житейскому — долговязость. Лопатка у пего была прямая, а ценится углом, чтоб у ноги был в беге большой рычаг. Бабки торцовые, то есть прямо стояли, а нужно, чтоб легонько наклонялись, — тогда нога пружинит и не так разбивается на скаку. Ну, была еще у Дневника растянутая линия верха…

…Честно отслужил свое, давно пал Дневник. Почет и спасибо ему за все, но истины, товарищ, не укроешь: не был он безупречным дончаком.

Имелся еще заслуженный жеребец, правнук Тимоти, сын Галилея — Буян. Шея с высоким выходом, колода тугая, шерстка короткая — ножничками не возьмешь. Была у него «оплата корма» — лучше не надо: что ни съест, оплачивалось его резвостью. А тоже имел и саблистость в ногах, и другие недостатки.

Были это наши лучшие жеребцы, в то время как стояла перед нами задача — создать с ними табуны, о каких и не мечтал человек.

Но хорошо строить, скажем, бричку, когда есть под рукой материалы. А как строить, когда их нету? Так и рассуждали некоторые специалисты: дескать, необходим без упрека племенной материал, иначе затея впустую.

Семен Михайлович губ не разжимал. Одного выслушивал, другого, только руки позади сдавит добела и покачивается с каблучка на носочек. А потом как рубанет им: «Эх, вы! Учили вас, мамочкино горе!.. По-революционному взирать надо! Что значит материалы и не материалы, если Родине новый конь нужен? Есть у вас наука селекция, по ней и действуйте. А если что в науке не так — переделайте!..»

И пошел по заводу командарм Семен Михайлович Буденный… А вокруг — конармейцы, друзья и по наступлениям, и по цигарке, которая выкуривалась одна на пятерых, — все знают Семена Михайловича, и Семен Михайлович всех знает. Огладил он усы и как скомандует (я тогда как раз не был, мне потом рассказывали): «Товарищи революционные кавалеристы! — так крикнул, вроде сейчас подаст «По ко-о-о-ням!» — Братцы! С кем, — спрашивает, — разбили Шкуро?»

«С тобой, Семен Михайлович», — говорят бойцы.

«С кем, отвечайте, разбили Деникина? Пилсудского? Махно?.. Врангеля?.. А бедность не разобьем? Не создадим, — спрашивает, — замечательную лошадь? Вы, — говорит, — хоть зараз не при форме, а мои бойцы! Так что ж, Дона, Маныча не прославим?»

Вот так говорил командарм…

— Ну и что?

— Как что? — будто проснулся Мещеряк. — Да что ж вы, товарищ, по заводу не ездили, табунов не видали?

— Видал. Я спрашиваю: к работе как приступили, начали с чего?

— А!.. С чего начали? Это так… Собирались тогда командиры. И Семен Михайлович, и Михайло Иванович Чумак, и командиры эскадронов. Станут перед лошадью, смотрят на нее и говорят, вроде она глиняная: «Надо подсушить ей пясти. Больно сырые». То есть мясистые. А скакуну нужна нога сухонькая, как струна у скрипки, — поясняет Мещеряк. — «Прибавить, — говорят, — холки». За неимением лучшей, пойдет, значит, лошадь для племени, только надо подобрать ей пару, чтобы жеребенок не унаследовал плохой ноги и низкой холки.

«А этой, — рассуждают, — отлить такой-то крови и прилить этакой, чтобы прибавить ходкости. Уведите», — говорят.

Конюхи отводят, приводят другую.

«Вот у этой матки, — любуются, — пышная мускулатура. Только надо б потомкам прибавить верховости. Скрестим-ка ее с Дозором».

С этого начался, не знаю — поймете ли, научный подбор и отбор. Жеребят здесь решили не всех пускать в дело, а лишь тех, что начнут отвечать нашей мысли, тем думам, что мы выработали о будущем скакуне!

Но это полдела! Требовалось еще обдумать, как выработать в породе легкость к трудной жизни… Решили, что воспитываться обязано животное не в помещении, где на него сквознячок не дохнет, а день и ночь под открытым небом. Нехай получает привычку и к степному морозу с ветром, и к зною, чтоб и детеныши начали рождаться крепкие, чтобы образовалась в породе выносливость, как образуется, например, масть породы. Иначе нельзя. Мало ли в какие условия попадет в жизни…

Мещеряк глядит в поле. Его тяжелая фигура неподвижна. Вылезшие из-под тугого воротника складки кожи, бурые от загара, словно медные, кажутся раскаленными жгучим солнцем.

— Сейчас, — говорит он, — когда рассказываешь, милый человек, про дела, кажется, просто все. А оглянуться назад — чего только не было!.. Едва начали работу — выяснилось, что лучшие жеребцы Бордо да Буян со скрытым сапом. По положению, надо стрелять. Это нужных-то производителей пулей бить!.. Приехал врач Сильченко, принялся что-то вливать им под кожу. Кровь у них возьмет, смотрит в микроскоп. Видать, не нравится ему… Опять достает иглы.