Человек в пустой квартире. Перед выходом в рейс - [37]

В бухгалтерии Тауров довольно легко выяснил, кто подходил или мог подходить к его плащу. Добираясь автобусом, а потом трамваем до улицы 25-го Октября, где находилось краевое УВД, изучил составленный список. Выходило, под подозрение подпадают четырнадцать человек. Достал из кармана злополучную записку, тщательно изучил еще раз. Надо доставать контрольные шрифты от машинок… Контрольные образцы почерков… Да, без экспертного отдела не обойтись.

В УВД

В УВД комната Таурова пустовала, капитана Кусова, отвечавшего в ОБХСС за предприятия общественного питания, как всегда, не было на месте. Тауров сел за стол, набросав:

«ОВД Холмска, нач. ОБХСС. По нашим данным, в форпике прибывшего из Дальноморска в Холмск транспортного рефрижератора «Петропавловск-Камчатский» может находиться золото, не исключаем контрабанду. Проведите проверку, результаты сообщите. Ст. оперуполномоченный ОБХСС Дальноморского УВД кап. милиции Тауров».

За полтора года Тауров успел изучить начальника ОБХСС Дальноморска: любви между ними особой не возникло, Черноводов казался ему излишне медлительным. Но Тауров оценил немногословность подполковника и умение ухватывать суть дела. Тауров доложил о записке Черноводову. Тот поднял глаза:

— …И откуда это взялось?

— Кто-то положил в карман плаща.

— Кто?

— Полная неясность. Думаю, случилось это на судоремонтном заводе, в бухгалтерии. Но кто постарался — увы.

— Конечно, в первую очередь интересно, что это за золото. Но и выяснить, кто положил записку, тоже не мешает. — Черноводов вернул бумажку. — Этот «Петропавловск-Камчатский» сейчас здесь, в Дальноморске?

— Нет, месяц, как ушел в Холмск. До этого три месяца стоял на ремонте, на СРЗ Дальрыбхолодфлота. Прошел испытания в Татарском проливе, сейчас помогает на путине. Потом возьмет рыбу — и в Одессу. К нам зайдет, но будет не скоро, недели через две, не раньше.

Отправив сообщение в Холмск и вернувшись к себе, Тауров облегченно вздохнул — дверь в их комнату открыта, Кусов здесь. Тот, бросив при его появлении «Привет…», продолжал что-то старательно переписывать в бланк. Предприятиями общественного питания в ОБХСС Кусов занимается не зря. Общение с работниками кафе и ресторанов — дело не простое. Но у человека талант — именно с ними работать без проколов. Тауров, сделав вид, что разбирает бумаги, сказал будто между прочим:

— Олег, придется тебе остаток дня посвятить мне.

— Не понял… — Кусов продолжал заполнять бланк.

— Надо съездить на судоремонтный и кое-что там сделать.

Кусов поднял голову:

— Какой судоремонтный, Слава? У меня еще три точки. Шутишь?

— Если тебя интересуют формальности, с Черноводовым согласовано. Но думаю, ты поможешь мне, как друг.

Кусов раздраженно откинулся на стуле:

— У тебя что, случилось что-нибудь?

— Изучи для начала. Нашел утром в кармане плаща. — Протянул копию записки. Кусов, пробежав текст, осторожно пригладил светлые усики.

— Думаешь, это кто-то с СРЗ?

— Больше некому, в другом месте просто положить не могли.

— Обыщи для начала этот «Петропавловск-Камчатский».

— Я бы с удовольствием, ушла коробка в Холмск месяц назад.

— Машинки на заводе проверил?

— Машинок там две, одна у директора, вторая в отделе, сломана. Текст отпечатан не на них. — Протянул список, — Посмотри.

Кусов бегло просмотрел список:

— Это подозреваемые, так надо понимать?

— Когда я сидел в бухгалтерии, плащ висел в углу, я был занят, на него не смотрел. Ну и записку вполне могли сунуть, там вечная толкучка. Входили при мне девять человек, плюс пятеро из бухгалтерии. Если бы я к вечеру уже имел контрольные?

— Контрольные отпечатки пальцев четырнадцати человек — работа серьезная.

— На заводе меня знают. После моего разговора в бухгалтерии там наверняка уже поднялась волна. Ты же человек деликатный, с женщинами вести дело умеешь. Пройдешь под видом командированного, пропуск я закажу.

Кусов вернулся к концу рабочего дня, несколько раздраженный. Сел, отдуваясь, открыл портфель:

— Держи. Одиннадцать отпечатков, все, кого удалось застать, конверты я надписал. Трех нет — Филадеева с этого дня в отпуске, Гусакову я так и не поймал, Гаева заболела. Этих трех, я думаю, ты найдешь сам.

Она

Она поднялась на второй этаж, остановилась у двери. Хорошо хоть пуста лестничная клетка. За дверью нетерпеливое жалобное поскуливание. Фифи, серый дрожащий комок, единственный, кто ей до конца верен. Привычно вставила ключи в три замка: верхний, нижний, средний. В груди сейчас все как будто сдавлено. Уйдя с работы, она ходила по улицам до вечера, чтобы освободиться от этого ощущения. Нет, не отпускает. И не отпустит. Вот и сейчас что-то будто колет под самое сердце: она брошена… Брошена… Какое пустое слово, безжалостное, страшное — брошена, не нужна. Три поворота ключей, три щелчка. Открылась дверь, серый комок подпрыгнул, затыкался носом в ладони. Отстраняя собаку, подошла к окну, стала за штору боком, осторожно выглянула. «Фифи, подожди… Не до тебя… ну пусти же, дай посмотрю…» Во дворе все, как обычно, горит фонарь, светятся окна дома напротив, темнеет задний двор магазина. Вот прошли два парня, женщина… Его, е-го — нет. Она вдруг ощутила страх, липкий страх — и только сейчас поняла всю меру собственной глупости. Только сейчас она осознала: он может прийти сюда уже не как Любимый. Он может прийти совсем для другого, и она это хорошо знает. Конечно, в тот момент, в тот злосчастный момент, когда она, забравшись в подвал, отстукивала на сломанной машинке записку, она хотела только одного: отомстить. Как сладко звучало в ней тогда это слово: отомстить, жестоко расплатиться за то, что она брошена. Он не смел ее бросать, не смел. Она заболела. Этот тип представился командировочным, но у нее прекрасная память, она отлично помнит, как Любимый показал ей его однажды в ресторане. Так что она сразу поняла: милиция ее ищет, и ищет скрытно, а это все. Может быть, они и не определят, она ли написала записку, но они ее ищут, а это значит — рано или поздно они до своего докопаются. Но раз будет знать милиция, будет знать и Он. Будет, ей хорошо известно, что будет. Если же Он узнает… Если он узнает, что она выдала его — Он не простит. Она видела однажды его глаза — однажды, только однажды — и с тех пор поняла, что Он не прощает. Тогда ей даже нравилось это — знать, что Любимый не прощает.