Человек в поисках себя. Очерки антропологических и этических учений. Том 1. Античность и Средневековье - [117]

Прокл (410–485) – схоларх Академии в эпоху непосредственно накануне и в первое десятилетие после падения Западной Римской империи, младший современник Августина Аврелия. Известны его творения «О десяти сомнениях касательно промысла», «О промысле, судьбе и о том, что в нас», «Об ипостасях зла». По мнению Прокла, человеческая душа включена в мировую душу наряду с божественной и демоническими «душами». Этика Прокла сочетала магию, чудотворение, мантику, теургию с систематическим духом, аналитической проницательностью, виртуозностью детальнейших выкладок.

Дамаский (458/462–538) – последний схоларх Платоновской Академии и Афинской школы неоплатонизма. В 529 году в результате закрытия Академии Дамаский со своими учениками бежали в Иран, где положили начало средневековому неоплатонизму.

Симпликий (ум. 549), как один из последних представителей неоплатонизма, постарался создать свод основных греческих философских течений. Подобно другим неоплатоникам он ставил перед собой задачу примирения Платона и Аристотеля, особенно их антропологии. Философ подчеркивает, что оба столпа античной мысли признавали воздействие души на тело.

Латинский неоплатонизм представлен такими фигурами, как Корнелий Лабеон, Халкидий, Макробий, Фавоний Эвлогий, Марциан Капелла, Боэций.

§ 9. Учение о человеке, морали и прикладная этика у Боэция

Аниций Манлий Торкват Северин Боэций (480–524) – узловая фигура между Античностью и Средневековьем. Его место в средневековой философии определяется тем, что он как «последний римлянин» завершает собой переход от Античности к собственно Средневековью. При этом он является «отцом схоластики», то есть принадлежит к Средневековью в собственном смысле слова. Сам интерес Боэция к логическим сочинениям Аристотеля делал его принадлежащим не Античности, а Средневековью.

Принципиальное изменение общеисторической ситуации в период жизни Боэция состоит в том, что задача защиты и пропаганды христианства, актуальная во времена Тертуллиана, была, во многом, уже решена. В какой-то степени решена и актуальная во времена Августина задача борьбы с многочисленными ересями, возникавшими, как правило, на той или иной языческой основе. Поэтому, как это ни парадоксально, отношение к античному наследию становится более спокойным, как бы нейтральным. При заимствовании тех или иных античных идей уже не надо специально оговаривать правомочность данного шага. Как замечает Г. Г. Майоров, «при восприятии Августина, античный компонент его мышления обычно подвергался редукции. Наоборот, Боэций принимался вместе со всем наследством, основную долю которого составляли переводы на латинский язык логических трактатов Аристотеля и латинские руководства по греческим наукам»[210]. В этом – парадокс восприятия Боэция последующими поколениями христиан.

Действительно, если обратиться к прославившему Боэция «Утешению философией», мы не сможем вполне чётко установить, написано ли оно христианином, или же стоиком или неоплатоником. Разумеется, у Боэция присутствует отсыл к Божественному началу. Но как человек, поставленный в абсолютно пограничную ситуацию, «последний римлянин» выявил некоторую глубинную сущность своего мировоззрения. Его мировоззрение оказалось своего рода двойным сплавом: христианства с античной мудростью, при этом сама античная мудрость у него также подверглась «возгонке» и доведена до состояния античной мудрости как таковой, без явно выраженной школьной ориентации. Боэций не стоик, и не неоплатоник. Потому он и христианин, что он привносит в христианскую мысль чистый экстракт античной интеллектуальной культуры.

В. И. Уколова пишет, что «Боэцию гораздо ближе идея богадимиурга, устроителя, столь показательная для платоновской традиции, чем идея бога-творца»[211]. Боэций вполне воспринял платоновское иерархическое понимание мироздания. Но в той же степени космическую иерархию переняло у античности христианское мышление. Поэтому Боэций выражает собой не уклонение в ересь, а магистральное направление христианской мысли.

В учении Боэция о судьбе, которой подчиняется всякая человеческая жизнь, очень трудно усмотреть христианское понимание провидения. Скорее мы имеем дело с рецепцией античной идеи о колесе Фортуны. Но Боэций находит способ примирить оба мировоззрения. Колесо Фортуны направляет Высший разум, и делает он это, чтобы показать человеку тщетность его земных притязаний и устремлений. Собственно, эта мысль и оказывается главной для Боэция, пронизывает всё содержание его «Утешения». «Провидение есть сам божественный разум, стоящий во главе всех вещей и располагающий все вещи, судьба же есть связующее расположение изменяющихся вещей, посредством неё провидение упорядочивает их существование»[212].

В свете сказанного становится понятным синтетический характер видения Боэцием сущности человека. Человек – высшее звено в иерархии земного существования. Он соединяет в себе принадлежность к тварному миру и к миру духа. Стремление вверх, к духовному совершенству становится для человека путём к свободе, освобождением от власти судьбы. Приобщение к духовному благу приводит человека к блаженству, приобщает к Богу. Своеобразие позиции Боэция заключается в том, что путь к благу для его – это путь приобщения человека к знанию.