Человек в поисках себя - [45]

Не то чтобы эти идеи были недостойны серьезного обсуждения – идеи «свободной любви», «свободного самовыражения» в воспитании детей, и т. д. Но дело в том, что они были определены отрицательно, в основном отталкиваясь от противного. Мы были против внешних принуждений в вопросах любви, против жесткого ограничения свободного развития детей. И акцент, если мы возьмем последний пример, был на том, что родитель не должен делать: он не должен вмешиваться, и в крайних формах этой доктрины ребенку должно быть позволено все, что он пожелает. Нет доказательств, что такая бесструктурная жизнь существенно увеличивает тревожность детей. Но нет и аргументов в пользу того, что родитель должен нести всю ответственность за действия ребенка. Позитивная же свобода состоит в том, что родитель делает это в контексте подлинного уважения к ребенку как к личности, фактической и потенциальной, и что он дает реальную возможность для развития потенциала ребенка и не требует, чтобы ребенок фальсифицировал свои желания и эмоции.

Те из нас, кто учился в колледже в конце 1920-х годов, могут вспомнить, какой прилив сил мы испытывали от общественных кампаний в защиту прав, от того, что мы твердо знали, против чего мы восстаем, будь то война, или сексуальные табу, или брачные договоры, или спиртное, или запреты, или что-то еще. Но теперь бунтарю такого же толка будет трудно заполучить себе аудиторию. Г. Л. Менкен[53], великий иконоборец, был первосвященником тех лет, и казалось, что все в университетском кампусе читают его. Кто его читает сейчас? Сегодня этот вид восстания довольно скучен. Потому что когда не существует установленных стандартов, против которых восстают, никто не получает прилива сил, восставая. Дело не в том, что банк отозвал кредит; банк просто рухнул, и ни один кредит больше ничего не стоит. К середине нашего столетия процесс разрушения, начатый еще в XIX веке, – разрушения, являющегося одной из сторон изменения стандартов, – сделал свое дело, и мы пожинаем пустоту и недоумение. «Все грустные молодые люди», о которых писал ранний Ф. Скотт Фицджеральд, пережили чувство могущества от поцелуя с девушкой; но с тех пор это стало «рутиной» и не приносит прилива сил, и теперь молодым людям приходится искать свой потенциал в самих себе, и во многих случаях он в дефиците.

Поскольку бунтарь получает направление и жизненную силу от нападок на существующие стандарты и нравы, ему не нужно разрабатывать собственные стандарты. Восстание выступает в качестве замены более сложного процесса борьбы за собственную автономию, за новые убеждения, за состояние, в котором можно заложить новые основы для строительства. Негативные формы свободы путают свободу с привилегией и упускают из виду тот факт, что свобода никогда не является противоположностью ответственности.

Другая распространенная ошибка – путать свободу с невмешательством. Некоторые авторы в наши дни утверждают, что если бы экономическая система laissez-faire[54] – «позволяйте каждому делать то, что он хочет» – была бы поставлена под сомнение в ходе истории, наша свобода исчезла бы. Аргумент этих авторов зачастую звучит так: «Свобода – как живое существо. Она неделима. И если право человека на владение средствами производства ограничить, то у него исчезнет свобода зарабатывать себе на жизнь по-своему. Тогда у него вообще не будет свободы».

Что ж, если бы эти авторы оказались правы, это действительно было бы прискорбно: кто же тогда мог бы быть свободным? Ни вы, ни я, ни кто-либо другой, за исключением очень небольшой группы людей, поскольку в нашу эпоху гигантской промышленности средствами производства в любом случае может владеть лишь мизерная часть граждан. Laissez-faire была отличной идеей, как мы видели, в прежние века; но времена меняются, и в наши дни почти каждый зарабатывает себе на жизнь благодаря принадлежности к большой группе, будь то промышленность, университет или профсоюз. Он гораздо более взаимозависим, этот «единый мир» нашего XX века, чем мир предпринимателей предыдущих веков или дней нашей юности; и свобода должна быть реализована в условиях индустриального общества и с учетом ценности труда, а не в том, чтобы каждый создавал свою собственную фабрику или университет.

К счастью, эта экономическая взаимозависимость не должна разрушать свободу, если мы придерживаемся нашей точки зрения. «Пони-экспресс»[55] была актуальна в те времена, когда отправка письма от побережья к побережью была большой трудностью. Но, безусловно, мы рады – как бы ни жаловались в наши дни на почтовую службу, – что теперь, когда мы пишем письмо своему другу на побережье, нам не нужно больше думать о способах его доставки; мы бросаем его в ящик с почтовым штемпелем «авиапочта» и забываем об этом. Мы свободны, то есть можем посвятить больше времени нашему посланию другу, нашему интеллектуальному и духовному обмену через письма, потому что в мире, который стал меньше благодаря специализированной коммуникации, мы не должны беспокоиться, как письмо попадет к адресату. Мы более свободны интеллектуально и духовно именно потому, что принимаем эту экономическую взаимозависимость с нашими собратьями.