Человек в поисках себя - [44]

Поэтому крайне важно, чтобы мы могли открыто противостоять нашей ненависти. И еще важнее, чтобы мы взглянули в лицо нашей обиде, поскольку именно эту форму обычно принимает ненависть в культурной и цивилизованной среде. Большинство людей в нашем обществе, глядя внутрь себя, могут не осознавать какую-либо конкретную ненависть, но они, несомненно, найдут много обиды. Возможно, причина того, что обида является такой распространенной, хронической и токсичной эмоцией на протяжении четырех столетий индивидуальной конкуренции, заключается именно в том, что ненависть так глобально подавлена.

Кроме того, если мы не будем открыто противостоять нашей ненависти и обиде, они рано или поздно превратятся в один единый аффект, который никогда никому не приносил пользы, и этот аффект – жалость к себе. Жалость к себе – это «консервированная» форма ненависти и обиды. Ненависть можно «пестовать» в себе и сохранять психологическое равновесие, испытывая жалость к себе, успокаивая себя мыслью о том, что моя доля тяжела и я столько выстрадал, – и тем воздерживаться от каких-либо действий в ее отношении.

Фридрих Ницше очень горько и глубоко прочувствовал современную проблему обиды. Он находился в эпицентре психологических конфликтов современного человека, потому что он, как и многие другие тонко чувствующие люди Нового времени, восстал против ограничения свободы, но оказался не способен полностью выйти за пределы стадии восстания. Сын лютеранского пастора, который умер, когда Фридрих был еще ребенком, он воспитывался родственниками в удушливой атмосфере. Ницше сформировался в тесных рамках своего немецкого окружения, но в то же время он всегда боролся с ним. Очень религиозный человек – по духу, но не по догме, – он понимал огромную роль, которую обида играет в общепринятой морали его общества. Он чувствовал, что средний класс был охвачен подавленной обидой и что это косвенно проявилось в форме «морального». Он провозгласил, что «…обида лежит в основе нашей морали» и что «христианская любовь – это мимикрия бессильной ненависти»[52]. В наши дни каждый, кто желает ознакомиться с иллюстрацией так называемой морали, мотивированной обидой, может послушать сплетни в любом маленьком городке.

Даже те, кто думают, что взгляд Ницше является односторонним, как это и есть на самом деле, согласятся с тем, что никто не может достичь настоящей любви, нравственности или свободы, пока не столкнулся лицом к лицу со своей обидой и не преодолел ее. Ненависть и обида должны привлекаться в качестве мотива для восстановления подлинной свободы: никто не превратит эти разрушительные эмоции в конструктивные, пока не встанет на путь освобождения. И первый шаг – узнать, кого или что ты ненавидишь. Возьмем, к примеру, людей, находящихся под гнетом диктатуры, и первый шаг в их восстании, направленном на восстановление свободы, – это обращение их ненависти против самих диктаторских сил.

Ненависть и обида временно сохраняют внутреннюю свободу человека, но рано или поздно он должен использовать эту ненависть для развития своей свободы и достоинства в реальности, иначе его ненависть уничтожит его самого. Цель, как выразился один человек в стихотворении, – «ненавидеть, чтобы добиваться нового».

Чем свобода не является

Мы сможем гораздо лучше понять, что такое свобода, если вначале рассмотрим, чем она не является. Свобода – это не восстание. Восстание – это нормальное промежуточное движение к свободе; оно в некоторой степени происходит, когда маленький ребенок пытается тренировать свои мускулы независимости, проявляя способность сказать «нет»; оно становится более явным, когда подросток пытается стать независимым от родителей. В подростковом возрасте (как, возможно, и на других этапах) сила бунтарства против того, за что выступают родители, часто чрезмерна, потому что молодой человек борется со своей собственной тревогой, выходя в мир. Когда родители говорят «не надо», он зачастую должен отвечать им неповиновением, потому что «не надо» – это именно то, что, по его мнению, говорит трусливая сторона его самого, та сторона, которая испытывает желание укрыться за стенами родительской крепости.

Но восстание часто путают с самой свободой. Оно становится коварной бухтой во время шторма, потому что дает мятежнику иллюзорное ощущение того, что он действительно независим. Бунтарь забывает, что восстание всегда предполагает внешнюю структуру – правил, законов, ожиданий, – против которой и восстает человек; и его безопасность, чувство свободы и силы фактически зависят от этой внешней структуры. Эти чувства «заимствованы» и могут быть затребованы назад, как банковский кредит. С точки зрения психологии многие люди останавливаются на этой стадии восстания. Их чувство внутренней моральной силы происходит только от знания того, каким моральным соглашениям они не соответствуют; они получают косвенное чувство уверенности, провозглашая свой атеизм и неверие.

Большая часть новой психологии 1920-х годов была следствием бунтарства. Это проиллюстрировано в романах Ф. Скотта Фицджеральда, Д. Х. Лоуренса и в некоторой степени Синклера Льюиса. Интересно теперь, читая книгу Ф. Скотта Фицджеральда «По эту сторону рая» или другие его романы, которые были библией эмансипированных молодых людей того времени, замечать, какой фурор вызывал поцелуй с девушкой или другие действия, которые сейчас производят впечатление не более чем простого грешка. Д. Х. Лоуренс продолжил эту большую освободительную кампанию в своем романе «Любовник леди Чаттерлей», провозглашая тезис о том, что леди Чаттерлей, чей муж был парализован, имеет право на любовника, который оказался садовым работником. Романист, пишущий такой роман сегодня, вряд ли будет изобретать сюжет с парализованным мужем, чтобы поговорить о сексуальной свободе.