Человек в пейзаже - [5]
- А если просто вдруг... ни с того ни с сего... как бы понять...
- Вдохновиться?
- Ну.
- О да! - возликовал он. - Может быть... - вздохнул он. - На один раз.
- Так как же быть?
- Бог знает.
- И все?
- А вам мало?
- Мне - много.
Мы рассмеялись и вместе спустились в овраг.
- Вот вы говорите - гений... - сказал он, хотя я этого не говорил. Я уже перешел дощечку, а он еще нет. В овраге была уже ночь и затеплились гнилушки. Из глубины его оволосения тускло и смело сверкал вдохновенный взгляд. - Гении все мадонну с младенцем писали. Мадонна получалась, младенец - никогда. Замечали? О, это такая тайна! Вы сразу не поймете... Гений нам кажется особенно воплотившимся человеком. Мол, обычный человек не сумел, а он - на сто процентов... Дудки! (С чего это он так вскипятился?..) Гений есть максимально неудавшееся воплощение! С его, естественно, точки зрения, а не с нашей. Ни по вертикали, ни по горизонтали. То, что у гения за спиной (а ведь гений-божество так и помещается - за спиной...), есть безмерная диспропорция по отношению к так называемому выходу... (Знаете, в столовых в меню пишут "выход"... мяса в котлете?) То, чем мы восхищены, есть для гения полная неудовлетворенность и несчастье. Он-то знает сколько! Вот настолько он и воплощен, насколько получился у него младенец. Если гения, не дай бог, признают при жизни, его убивают, лишив именно этого неудовлетворения. Впрочем, чаще их просто распинают. Так гораздо рациональнее, все достается людям, включая и лестпость нашего ими восхищения...
Он наконец перешел по дощечке. "Уж не с гением ли я опять имею дело?" - криво подумал я; больно выстраданно прозвучали его слова. Но он был и впрямь гений...
Перейдя дощечку, как пропасть, он снова остановился и стал рыться в своей рыбацкой сумке (из-под противогаза... как она у него уцелела?). Само собой, извлеклась оттуда бутылка портвейна "Кавказ" (0,8) и стакан (один). Стакан он протянул мне;
- Не откажите?
- Я не пью.
- И давно?
- С некоторых пор.
- Ну, это не страшно.
- Я портвейна не пью... - настаивал было я.
- А вы не пейте. Я ж не вынуждаю, - ласково сказал он, стакан оказался сам в моей руке, и меня обдало жаром его непонятной власти.
- Вы - гений... - прошептал я.
- Гений и злодейство - две вещи... Гениев сейчас нет. Они не работают. Нельзя написать лишь шедевр, с которым остаются. Нельзя одну Джоконду... Нельзя написать сразу избранное, не правда ли?
- О да! Вы правы.
- Перепроизводство - условие гения. Кому нужен тридцатый том Диккенса? Или девяностый Толстого? Что они, в двенадцатом не выразились, что ли? Нам бы не хватило?
- Кажется, вы перегибаете?
- Перегибаю. Так я ж не в ЖЭКе. Я не правильно, а - правду хочу сказать. Вам достаточно Дон Кихота из всего Сервантеса, Гамлета из всего Шекспира?.. Вот вы, профессионал, сколько прочли книг?
- А сколько картин вы не видели? В Лувре, в Прадо, в наших запасниках?
- В наш век есть книги, передвижные выставки... Нам как бы проще. Хотя картины не картинки, чтобы их смотреть. Их увидеть надо.
- Вот и книгу надо прочесть.
- А я и спрашиваю: сколько книг вы прочли?,
- Да я "Дон Кихота"-то не прочитал...
- А "Гамлета"?
- Его прочитал. Недавно.
- Сколько вам было?
- Сорок.
- Спасибо. А Библию?
- Что вы меня допрашиваете?!
- Да вы не сердитесь... Я Ван Дейка от Ван Эйка отделил еще позже. Узнал, что такой был Ван Эйк, представляете?
- Старший или младший? - Тут уж я обнаглел.
- А вы будто знаете! - насупился он. - Вы тоже только одного знаете, а про второго слышали. Я же вас не спрашиваю, что Ван Эйк написал! Чтобы вы в Благовещеньях не запутались... Я думал, вы человек, что с вами говорить можно.
Он не на шутку обиделся. Разочаровался он.
- Ладно, - согласился я, - в двадцать семь лет. В двадцать семь лет я впервые Евангелие прочел. И то от одного Матфея. А Ветхий завет так и не прочел, кроме псалмов и Екклесиаста. Но с тех пор при себе держу.
- Раскрываете и закрываете?
- Раскрываю и закрываю. - Он мне положительно нравился.
- По половине?
- Ну разве что... - замямлил я. - По половинке.
- Так вы ж не пьете? Вы не пейте, я не обижусь... Моцарт - гений? спросил он, приняв.
- Вот уж гений!
- Все-все гений.
- И вы все слушали?
- Ну не все. Но много. Сколько удавалось.
- А вы знаете, сколько вещей его вообще исполняется?
Я не знал. Уж больно он таинственно спросил.
- Десять процентов! - Он не в силах был сдержать ликования.
- Да ну! - Я был изумлен.
- Вот! Перепроизводство - это еще одно свидетельство невоплощенности гения, уже по горизонтали. Чего ему гнать да гнать, если он уже воплотился?
- А - кушать? - тут уж я его подловил. - А "не продается вдохновенье"?
- М-да, - тут он вздохнул. - Вы знаете, во что обходился Моцарту новый камзол?
- Этого не знаю.
- В симфонию!
Стояла полная ночь. Во всяком случае, здесь, в овраге. Мы дышали друг другу в лицо. Мы осветили их, прикуривая. На лбу его вздулся драгоценно комарик.
- Вы позволите? - И я стукнул его по лбу.
- Спасибо.
И мы полезли к выходу, там еще светлело разбавленными чернилами небо.
- Вы бы видели этот камзол! - пыхтел он снизу. - Это же райская птица! "Взгляни на лилию, как она одета!" Не хуже был вынужден одеваться и Моцарт...
«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь», — написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в «Империю в четырех измерениях». Каждое «измерение» — самостоятельная книга, но вместе они — цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: «Первое измерение» это 1960-е годы, «Второе» — 1970-е, «Третье» — 1980-е, «Четвертое» — 1990-е.Первое измерение — «Аптекарский остров» дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы.«Аптекарский остров» — это одноименный цикл рассказов; «Дачная местность (Дубль)» — сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман «Улетающий Монахов», герой которого проходит всю «эпопею мужских сезонов» — от мальчика до мужа.
Роман «Пушкинский дом» критики называют «эпохальной книгой», классикой русской литературы XX века. Законченный в 1971-м, он впервые увидел свет лишь в 1978-м — да и то не на родине писателя, а в США.А к российскому читателю впервые пришел только в 1989 году. И сразу стал культовой книгой целого поколения.
В «Нулевой том» вошли ранние, первые произведения Андрея Битова: повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства», рассказы (от коротких, времен Литературного объединения Ленинградского горного института, что посещал автор, до первого самостоятельного сборника), первый роман «Он – это я» и первые стихи.
Новый роман Андрея Битова состоит из нескольких глав, каждая из которых может быть прочитана как отдельное произведение. Эти тексты написал неизвестный иностранный автор Э. Тайрд-Боффин о еще менее известном авторе Урбино Ваноски, а Битов, воспроизводя по памяти давно потерянную книгу, просто «перевел ее как переводную картинку».Сам Битов считает: «Читатель волен отдать предпочтение тому или иному рассказу, но если он осилит все подряд и расслышит эхо, распространяющееся от предыдущему к следующему и от каждого к каждому, то он обнаружит и источник его, то есть прочтет и сам роман, а не набор историй».
В книгу включены повести разных лет, связанные размышлениями о роли человека в круге бытия, о постижении смысла жизни, творчества, самого себя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Следовать своим путём не так-то просто. Неожиданные обстоятельства ставят героя в исключительно сложные условия. И тут, как и в первой книге, на помощь приходят люди с нестандартным мышлением. Предложенные ими решения позволяют взглянуть на проблемы с особой точки зрения и отыскать необычные ответы на сложные жизненные вопросы.
В повести «На колесах» рассказывается об авторемонтниках, герой ее молодой директор автоцентра Никифоров, чей образ дал автору возможность показать современного руководителя.
Аланна Окан – писатель, редактор и мастер ручного вязания – создала необыкновенную книгу! Под ее остроумным, порой жестким, но самое главное, необычайно эмоциональным пером раскрываются жизненные истории, над которыми будут смеяться и плакать не только фанаты вязания. Вязание здесь – метафора жизни современной женщины, ее мыслей, страхов, любви и даже смерти. То, как она пишет о жизненных взлетах и падениях, в том числе о потерях, тревогах и творческих исканиях, не оставляет равнодушным никого. А в конечном итоге заставляет не только переосмыслить реальность, но и задуматься о том, чтобы взять в руки спицы.
Почему мы так редко думаем о том, как отзовутся наши слова и поступки в будущем? Почему так редко подводим итоги? Кто вправе судить, была ли принесена жертва или сделана ошибка? Что можно исправить за один месяц, оставшийся до смерти? Что, уходя, оставляем после себя? Трудно ищет для себя ответы на эти вопросы героиня повести — успешный адвокат Жемчужникова. Автор книги, Лидия Азарина (Алла Борисовна Ивашко), юрист по профессии и призванию, помогая людям в решении их проблем, накопила за годы работы богатый опыт человеческого и профессионального участия в чужой судьбе.
УДК 82-3 ББК 84.Р7 П 58 Валерий Попов. Излишняя виртуозность. — СПб. Союз писателей Санкт-Петербурга, 2012. — 472 с. ISBN 978-5-4311-0033-8 Издание осуществлено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга © Валерий Попов, текст © Издательство Союза писателей Санкт-Петербурга Валерий Попов — признанный мастер петербургской прозы. Ему подвластны самые разные жанры — от трагедии до гротеска. В этой его книге собраны именно комические, гротескные вещи.
УДК 882-3 ББК 84(2Рос=Рус)6-44 П58 Предисловие Дмитрия Быкова Дизайн Аиды Сидоренко В оформлении книги использована картина Тарифа Басырова «Полдень I» (из серии «Обитаемые пейзажи»), а также фотопортрет работы Юрия Бабкина Попов В.Г. Сон, похожий на жизнь: повести и рассказы / Валерий Попов; [предисл. Д.Л.Быкова]. — М.: ПРОЗАиК, 2010. — 512 с. ISBN 978-5-91631-059-7 В повестях и рассказах известного петербургского прозаика Валерия Попова фантасмагория и реальность, глубокомыслие и беспечность, радость и страдание, улыбка и грусть мирно уживаются друг с другом, как соседи по лестничной площадке.