Человек в движении - [7]
Каждый божий день, через каждые два-три часа я пытался вновь и вновь — а вдруг на сей раз получится? Я вперивался глазами в пальцы ног и взглядом гипнотизировал их: А ну, шевелитесь! Ну подвигайтесь же! Хоть чуть-чуть! Потом разум брал свое, и я понимал, что это невозможно, что надеяться можно лишь на непрерывный, неустанный труд. И все-таки шевелитесь, черт бы вас побрал!
Они оставались неподвижными. Ни малейшего движения. Наверное, я мог сойти с ума, если бы там не было, на что отвлечь внимание. Однако Королевский госпиталь Британской Колумбии имел некоторые дополнительные прелести: здесь было множество хорошеньких, надушенных, прелестных девушек из колледжа медсестер, проходивших практику в госпитале.
Вообще-то присутствие там было палкой о двух концах. Взять, к примеру, пятнадцатилетнего парнишку, только начинавшего проявлять интерес к девочкам у себя дома, когда случилась эта катастрофа. Девочки мне нравились. Я даже пригласил одну из них на свидание. Она мне ответила отказом, потому что, по ее словам, я был слишком застенчив. Черт возьми, да ведь у меня попросту еще не было времени, чтобы от этого избавиться. Да, ребята, девушки, конечно, милашки, но по мне поскорее бы в спортзал и — кидать баскетбольный мяч по кольцам. А вместо этого я торчу в госпитале в окружении роскошных восемнадцатилетних девиц и подвергаюсь угрозе полнейшего морального разложения. Себя они мнили вроде как моими старшими сестрами. Я же думал, как бы с ними… Конечно же, я думал о них.
Помню, как однажды кто-то из моих друзей принес мне несколько самоклеящихся плакатиков с надписью «Рик, вперед!» — ну чтобы подбодрить меня. А когда молоденькая медсестра, ну прямо куколка, — ее звали Уэнди — нагнулась, чтобы поправить мне простыни, я слегка пошлепал ее по попке.
— Рик, — сказала девушка, — не дури!
Я извинился — но она не знала, что у нее на заднице красуется одна из этих нашлепок, пока кто-то не спросил ее, кто этот Рик? Она посмотрела в зеркало — так оно и есть: ниже поясницы отчетливо красовалось имя этого пятнадцатилетнего парнишки.
С первого дня в больнице я начал ставить перед собой определенные задачи. Я дал себе зарок, что к 26 августа — это мой день рождения — распрощаюсь наконец со «стрикером»; так оно и было. Свое шестнадцатилетие я встретил в нормальной койке, причем сидя. На первый взгляд ничего особенного, а для меня — целое достижение. Я помню, как меня положили на эту койку с наклонной спинкой и начали медленно ее поднимать. При этом они заметили: «Ну что ж, вот сейчас вы потеряете сознание, такое со всеми случается». И вот меня подняли на шестьдесят градусов, потом на семьдесят, а я все не «отключаюсь». Впервые после того, как я сидел, прислонившись к ящику с инструментами в кузове грузовика, я снова был в вертикальном положении.
— Кусок торта! — скомандовал я врачам.
Мы опять положили судьбу на лопатки. А в тот же день вечером мой кузен тайком притащил банку пива (всего одну, больше у него в кармане не поместилось), и я выпил ее через соломинку, чтобы растянуть удовольствие. Эй, малыш, ведь тебе стукнуло шестнадцать! Ты же сегодня появился на свет. Так что ни о чем не думай. Не бери в голову.
И вот настал черед кресла-каталки. Я чувствовал себя словно заключенный, досрочно выпущенный на свободу. К тому времени я успел познакомиться с парой ребят примерно моего возраста, которые попали сюда на какое-то время в результате случившихся с ними аварий. Одного из них звали Майк Озан, он сломал ногу, когда его «фольксваген» «потерпел поражение» от грузовика с прицепом. Вместе мы выбирались иногда из госпиталя, чтобы побывать на вечеринке с друзьями, пропустить несколько стаканчиков пива, вообще немного развлечься. Или я договаривался, чтобы мы смогли отправиться на матч по волейболу или баскетболу.
Студентки-медсестры понимали, как это важно для нас — посмеяться и вообще немного повеселиться с ребятами нашего возраста за пределами больничных стен. Лично для меня это означало возможность на какое-то время забыться и снова стать нормальным человеком. Главное, что в эти минуты мы были не в больнице. В один из таких дней Майк настолько забылся, черт бы его побрал, что, когда мы дурачились и возились друг с дружкой, он дотянулся до переднего колеса моей каталки и перевернул меня навзничь, так что спиной я сбросил чайник с кипятком.
Время от времени девушки тайком забирали нас к себе в общежитие. Вот было здорово! Они были старше нас не больше чем на пару лет. Мы разговаривали, слушали пластинки, строили различные планы. На какое-то время мое кресло-каталка становилось самым обычном креслом и пропадала необходимость постоянно бороться. Сама дорога к девушкам уже доставляла немало радости.
Путь проходил через туннель, который соединял квартиры медперсонала с нашим этажом в госпитале. И проходил он мимо морга. Думаю, это было сделано специально, чтобы отбить охоту у визитеров, нарушавших внутренний режим. Кроме того, лифт, поднимавшийся с этажа, где жил персонал, автоматически останавливался на главном этаже, дверцы открывались, и его пассажиры представали пред взором дежурной медсестры.
Книга, одним из авторов которой является отец ее главного героя, рассказывает о выдающемся канадском профессиональном хоккеисте Уэйне Гретцки, выступавшем за клуб НХЛ «Эдмонтон Ойлерз».Перевод с английского Т.А. Макаровой.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.