Человек в движении - [8]

Они придумали уловку. Дверь отъезжала в сторону, и перед взглядом блюстительницы порядка представали три студенточки — они стояли рядком и скрывали из поля зрения двух пареньков, прятавшихся за ними. Так что сами можете догадаться, что творилось на душе у шестнадцатилетнего парня, у которого никогда особенно не хватало времени на девчонок и вокруг которого теперь порхают эти девицы. Внезапно во мне проснулся глубокий интерес к женщинам, и одновременно меня охватила глубочайшая грусть. Ведь я был калека. В том смысле, что у меня не работали ноги, а какой девушке захочется встречаться со мной, да к тому же совсем зеленым юнцом из провинциального Уильямс-Лейка? А что, если мои дела так и не поправятся? А что, если..?

Нет, так дело не пойдет. Я этого не допущу.

С появлением каталки многое изменилось. Я обрел способ передвижения. А с ним и определенную независимость. На ней я накручивал мили, катался взад-вперед по коридорам больницы, а когда мог — и на улице. Я научился делать поворот вокруг собственной оси, набирать скорость, откидываться назад и поднимать передние колеса в воздух, словно на мотоцикле. Но ни на минуту меня не оставляла мечта о баскетбольном мяче. Страсть к спортивной борьбе крепко сидела во мне, вот только выхода для нее не было. И все-таки я продолжал тренироваться.

Примерно месяца два я провел в ортопедическом отделении. И вот настала пора принимать решение. Пришло время переходить на более обширную реабилитационную программу. В те дни в реабилитационном центре Дж. Ф. Стронга места для меня не нашлось, но новое отделение для таких, как я, там уже строилось. Мне предложили отправиться домой и переждать там некоторое время либо остаться в Королевском госпитале Британской Колумбии в отделении М-1 — так у них обозначается отделение интенсивной реабилитации, где в основном долечиваются пожилые пациенты. Доктор Хант посоветовал мне остаться. Он сказал, что такой совет дал бы и собственному сыну. Так что я решил остаться.

По прибытии в М-1 меня поместили в палату, где было четверо или пятеро мужчин. Рядом со мной лежал старик по имени Джо — он упал и сломал бедро. Джо то и дело выкрикивал: «Джесси! Джесси! Я люблю тебя, Джесси!» Еще там был паралитик, звали его Боб. Славный парень лет сорока, он постоянно напивался и вообще в основном был предоставлен сам себе. Не скажу, чтобы обстановка там способствовала душевной бодрости, но со временем меня перевели в отдельную палату. Вот здорово! Настолько здорово, что, задержись я там на более длительный срок, мог бы вообще застрять в этой западне.

Итак, у меня была собственная комната, и вообще вся обстановка создавала ощущение эдакой защищенности и безопасности. Еду мне приносили. Кругом хорошенькие медсестры. Иногда я тайком удирал из госпиталя в ближайшую пиццерию, сидел там, писал письма. Друзья брали меня на матчи по баскетболу, а родители отвозили домой, когда к ним приходили гости. У меня начинал складываться свой собственный, очень безопасный, замкнутый мир. И ничто не заставляло меня искать выхода в подлинный, реальный мир, не будь у меня такого желания. У меня его и не было.

Совсем забыл сказать, что я был оптимистом, но не слепым. По опыту всей своей жизни я знал: будешь работать, не щадя сил, добьешься чего хочешь. А хотел я снова встать на ноги, работал до изнеможения — и все без толку. Хуже того, никто мне ничего не рассказывал, даже мои подруги-медсестры.

Вот я и залез тайком в помещение, где хранились карточки больных. Я выбрал для этого время ночью, когда в ординаторской никого не было, въехал туда на каталке, выдвинул ящик с карточками на букву X и прочитал свою историю болезни. Там было написано: «Острый паралич, перелом позвоночника (в обл., прилегающей… ниже… грудины) — 10 и 12». Цифры 10 и 12, как я узнал позднее, обозначали места перелома позвоночного столба.

Я положил папку на место, закрыл ящик и выехал из ординаторской. Потом разыскал сестру и спросил ее, что означает слово «острый». «Безнадежный», — ответила она. Итак, теперь я знал: парнишка, который думал, что ему все по силам, был безнадежным паралитиком.

Я отправился к себе в палату, чтобы все обдумать. Но для начала стащил пару банок пива у старины Боба.

Глава 2 «Я ПРИШЕЛ СЮДА НЕ ВАНЬКУ ВАЛЯТЬ»

Когда Авриль Корбе описывает Рика Хансена, она всегда встает и начинает ходить. На ногах у нее скобы, костыли плотно вдвинуты в подмышки, она упорно ковыляет по бесконечным холлам (коридорам), и ничего ей при этом не надо, разве что какой-нибудь предлог, чтобы проковылять еще дальше.

Авриль Корбе — физиотерапевт, а врачей этой профессии не минует никто из больных. Здесь и временно нетрудоспособные — они проходят курс специальных упражнений, чтобы укрепить поврежденную конечность, прежде чем отправиться домой и возобновить нормальный образ жизни; и те, чье дело безнадежно, — натянувшие по самый кончик носа больничное одеяло и в прострации доживающие дни; и упрямцы вроде Хансена, для которых слово «поражение» хуже последнего ругательства.

Физиотерапевты выслушивают историю каждого пациента — от бесконечной череды жертв дорожных происшествий до тех, чья судьба связана с невероятными обстоятельствами, которые, казалось бы, начисто исключали подобный поворот судьбы. Здесь и пьяница, который умудрился заснуть, раскинув ноги на железнодорожных рельсах, а теперь с трудом овладевает протезами, притороченными к его культям. Здесь и курильщик «травки», который залез на дерево, растянулся на высокой ветви, чтобы полюбоваться звездами, заснул и глубокой ночью свалился вниз. Здесь и юнец, забывший поставить машину на ручной тормоз, — он почувствовал, что машина движется, когда начал тискаться со своей подружкой на заднем сиденье и не мог вовремя дотянуться до ручки, а машина тем временем набрала скорость и свалилась со скалы.