Человек в движении - [24]

Шрифт
Интервал

— Потерпи минутку, — крикнул Брэд. — Я занят.

Занят? Что он хочет этим сказать? Разъяренный, я вновь начал сигналить, на этот раз громче. Он все не идет. Вот тут-то я прямо взорвался от злости. Распахнув настежь дверь Бронко, я выполз на землю и сидя, кое-как пополз к дому. Куда все запропастились? Ведь я же сигналил. Почему ко мне никто не вышел?

Во всем этом, однако, кое-что было. Я был выведен из равновесия. Я был в ярости. Но, однако ж, я смог добраться до двери. И вдруг меня осенило. Хей! На кой черт тебе нужна их помощь! Ты и сам сумеешь справиться! И я понял, почему злюсь на них. Я злился, потому что снова не мог обойтись без чьей-то помощи. Я вновь оказался в зависимом положении, потому что не мог ходить на скобах. Когда я их носил, многое мне было по силам. А если так, то, возможно, постепенно я бы осилил и много чего еще…

Вот как все получилось. Теперь поняли? Из-за ожога ноги я лишился скоб, лишился той независимости, что приобрел благодаря им и которую так научился ценить. Произошла как бы внутренняя переориентация. Теперь я мог сосредоточиться на том, что уже умел делать, и при этом учился принимать помощь там, где был еще бессилен.


Следующая важная ступень — овладение конкретными навыками и применение их без какой-либо помощи извне — была освоена в следующие два года в результате целого ряда последовательных действий. Именно благодаря одному из этих действий я оказался брошенным физиономией вниз прямо в реку Фрейзер, сверху меня придавило кресло-каталка, и было это за много миль от ближайшего жилья. Лежу и думаю: «Как же мне теперь отсюда выбраться?» В то время я жил в Ванкувере и посещал лекции в Университете провинции Британская Колумбия. Жизнь моя там складывалась довольно гладко. Я участвовал в соревнованиях инвалидов-колясочников. Вскоре я должен был получить диплом преподавателя физкультуры. У меня были друзья, я участвовал в общественной жизни. Но время от времени это застарелое чувство зависимости возьмет да и навалится на меня.

И вот в тот самый день меня потянуло в глухомань, на рыбалку, но все, кого я звал себе в компанию, лишь отнекивались да отмахивались. И я поймал себя на мысли: «Ах, вот как! Значит, если они не могут, то и я не могу?»

Потом я понял, насколько все это глупо. В те дни настроение у меня было совершенно иное, чем в Уильямс-Лейке. Я уже успел попутешествовать в одиночку, и немало. Правда, в глухомань не залезал, но это непринципиально. Ведь я вырос в глуши. Рыбалка-то такая же, как прежде. А я разве стал другим?

Я погрузил поклажу в маленькую «хонду» и двинул напрямую к тому самому местечку на берегу Фрейзера, куда, бывало, ходил еще мальчишкой, когда жил в Абботсфорде. (В 1979 году я обменял свой любимый Бронко на Шевроле 4x4, который позднее продал за бесценок Брэду, но при одном условии: он обязался сохранить ручное управление на случай, если мне понадобится машина, а себе я купил Хонду-сивик. Это было более разумно, так как теперь я жил в городе.) Подъезжаю к ограде у реки — калитка заперта. Так, так, пижон городской, что теперь-то будешь делать?

Ерунда! Разве это помеха рыболову? Я поставил машину, пристегнул скобы, перекинул каталку и удочку через калитку — а в высоту она была футов пять. Теперь можно было приступать к рыбной ловле. Я подтянулся на руках, перекинул тело через калитку и опустился на землю с другой стороны. Потом на каталке я отправился вдоль дамбы к прибрежному лугу, выискивая при этом заболоченную низину, примыкающую к руслу реки. Я подналег на колесо, преодолел створ ручья, затем вновь таким же образом перелез через калитку, только на этот раз это был забор из колючей проволоки, а потом скатился прямо к самой воде. Улов был не особенно богатым — так, всякая мелочь, — вот я и двинулся, очень медленно, вниз по склону к следующей террасе, потом снова поднялся наверх, ну, и таким образом потихоньку двигался и подыскивал подходящее место. В конце концов я решил вернуться на первую террасу. Только на этот раз в меня словно бес вселился.

Я кинул вперед удочку, крутанул пируэт на каталке и понесся вниз по склону. Естественно, я мчался слишком быстро. Когда я попытался свернуть с тропинки на террасу, инерция была столь сильна, что каталка перевернулась и мы оба — я впереди, а за мной моя «колесница» — полетели в воду с берега высотой фута в четыре. Первым упал я, затем меня накрыла каталка.

«Спасайся!» — было первой моей мыслью. Гениально, не правда ли? Кругом на много миль не было ни души. И если бы я себя не спас, кто бы еще это сделал?

Глубина была небольшая, да и течение меня не сносило, так что я сбросил с себя кресло и дополз до кромки берега. «Срочно спасать кресло!» — было моей второй мыслью, и осенила она меня как раз вовремя. Оно медленно погружалось и скрывалось из поля зрения в том самом месте, где я его с себя сбросил. Я дотянулся до кресла, схватил его и подтянул к себе. Нет уж, тонуть я не собирался. Голодать, может быть, но не тонуть. Не забывайте, я все еще сидел в воде под четырехфутовым берегом, причем илистым и предательски скользким. «Ну что же, Хансен, — сказал я себе, — теперь сам вылезай отсюда».


Еще от автора Джим Тейлор
Уэйн Гретцки

Книга, одним из авторов которой является отец ее главного героя, рассказывает о выдающемся канадском профессиональном хоккеисте Уэйне Гретцки, выступавшем за клуб НХЛ «Эдмонтон Ойлерз».Перевод с английского Т.А. Макаровой.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.