Человек в движении - [23]

На этом маленьком вездеходе можно покрывать большие расстояния. Мы бороздим окрестности, пока не найдем следы лосей, потом движемся по следу, находим места, где они брачуются и выкармливают молодняк, определяем их местонахождение по ощипанным побегам деревьев и подкрадываемся к ним с подветренной стороны или по верху распадка. Потом разбиваем неподалеку лагерь, затем возвращаемся на выбранный участок и ждем. Иногда в засаде приходится сидеть шесть, восемь, десять дней, не сделав ни одного выстрела. За это время можно много всего передумать. В этом даже есть определенные преимущества.

Вообще-то жизнь на бивуаке дается мне нелегко. Я не могу ободрать шкуру с той же легкостью, как раньше, потому что держать тушу одной рукой, другой срезать и при этом еще балансировать на костылях совсем нелегко и я никак не могу подобраться к ней с нужной стороны. Итак, я делаю что могу, а потом начинаю изображать из себя главного егеря. Думаете, мне не попадает за это от моего старика и от Брэда?

Адаптация. А пока что мы наслаждаемся свежим воздухом в этой глуши, работаем, разбиваем стоянки и ложимся спать с тем особым чувством усталости, которое бывает только здесь. В чем-то я становлюсь свободнее, а иной раз еще острее чувствую горечь, ибо со всей очевидностью убеждаюсь: вот это тебе не по силам.

Например, однажды, зашвырнув пару дюжин пива в наш маленький вездеход, мы с Робом Грэмом выехали за пределы лагеря. Охотиться мы не собирались. Даже ружей не прихватили. Просто хотели осмотреть окрестности. Часа через три мы до того ими налюбовались, что решили одолеть напрямую пару болот. Дорога куда-то пропала, две трети запасов пива тоже, а наш вездеход застрял наверху бобровой плотины, зависнув передком фута на три над водой.

— Ну что, будем поворачивать назад? — спросил Роб.

Несколько секунд я обдумывал его слова. Потом ответил:

— Отличная мысль!

Итак, мы развернулись, добрались почти до самого места стоянки, и тут, всего в каких-то двух милях, наш вездеход сломался. Не проблема! Мы и пешком дойдем! Черт побери, ведь у меня же были и костыли и скобы. Разве не сумею? Вот, правда, дорога была сплошным жидким месивом, и то один, то другой костыль проваливались аж по самую подмышку, потом куда-то съезжал, и я окунался носом в самую грязь. Я сбился со счета, так часто это повторялось за эти две мили. Самая что ни на есть ерунда, а способна тебя доконать. Небольшая прогулка может обернуться преодолеванием полосы препятствий, когда костыли засасывает жижей, словно зыбучим песком, и тебя норовит поглотить вслед за ними.

Да, нелегко все это. Зато я охочусь! Это так здорово. И, как правило, без своего лося я не возвращаюсь.

Все это вовсе не далось мне по мановению волшебной палочки. Никакого ослепительного чуда здесь не было. Процесс обучения шел мучительно медленно и неравномерно. Мое мышление формировалось под воздействием практического опыта, и тут у меня были определенные достижения. Я учился действовать самостоятельно, полагаясь только на себя. Но я по-прежнему воспринимал это не так, как надо. Я все еще не мог в полной мере оценить свою самостоятельность. Напротив, я сосредоточивал внимание на том, что мне было не под силу. И хотя я сам того не понимал, подобные мысли вовсе не помогали исправить мое положение.

Потом я обжег ногу. И слава Богу, что я ее обжег. Случилось это в июне 1975 года, в тот самый год, когда я должен был закончить школу. К этому времени я начал убеждаться, что спортивные состязания, как и ухаживание за девушками, вовсе не столь уж недоступны для меня. Один человек, звали его Стэн Стронг, увлек меня идеей спорта для инвалидов-колясочников (к этому мы еще подойдем), и вот я оказался в Монреале в составе третьеразрядной команды по баскетболу на Всеканадских играх инвалидов-колясочников. На меня это произвело прямо-таки отрезвляющее действие. Поражали недюжинные атлетические способности этих людей. Я замечательно провел время и вот сидел в душевой все еще полусонный после вчерашней ночной спешки на аэродром, чтобы не опоздать на самолет домой. Итак, я повернул кран горячей воды, уверенный, что пройдет какое-то время, пока она действительно нагреется, как это обычно бывало у нас дома, и задремал. А она хлынула горячая, словно кипяток, как только я открыл кран. Левая ступня оказалась под струей, а поскольку ноги у меня лишены чувствительности, я и не заметил, как ее начисто ошпарило.

По счастью, окончательно свариться нога не успела, но за тот месяц, что потребовался на ее заживление, мне пришлось испытать целую вереницу новых огорчений. Кроме того, я лишний раз осознал всю ценность того, что я умел делать, пока не ошпарил ногу. Оказывается, мне удалось кое-чего достичь, а я-то все принимал как само собой разумеющееся. Я мог водить машину, значит, у меня имелось средство передвижения. У меня были костыли и скобы, значит, я не был прикован к каталке. Теперь я лишился этих преимуществ.

Машину я водить мог, но при травмированной ноге скобы отпадали, а это значит, что я оказался прикованным к креслу, если хотел добраться куда-нибудь недалеко. Передвигаться на каталке по дому — сущее мучение! Это было хуже, чем раньше. Хуже, потому что я уже успел ощутить вкус к тому, чтобы обходиться без посторонней помощи. А теперь моим домашним во всем приходилось мне помогать. И я снова начал к этому привыкать. Однажды я подъехал к дому и начал нажимать на сигнал, чтобы Брэд спустился и помог мне войти внутрь. Без скоб мне это было самому не под силу. Он мне уже до этого помог дойти от дома до джипа, когда я уезжал. И вот я вернулся и хотел теперь попасть в дом.