Человек, увидевший мир - [52]

Рабочие, сгрудившись в уголке на нижней палубе, смотрели на Владивосток – город, ставший после переворота 26 мая 1921 года центром контрреволюции на Дальнем Востоке.

Ерошенко писал о своем прибытии в Россию:

"Я тоже вышел на палубу. Рабочие молчали. Однако это молчание яснее слов выдавало их тревогу. Чижинский сжал мою руку. Его рука была как лед.

– Тебе холодно?

– Нет, не холодно… Только… На улицах Владивостока не видно теперь красных флагов…

– Да, сейчас во Владивостоке нет красных флагов, – сказал я наконец. – Но вы должны водрузить их здесь своими руками!

– Мы вернем красные флаги, во что бы то ни стало!..

Чижинский был взволнован, но его руки по-прежнему оставались холодны как лед…

– Друзья, – сказал я, видя, что рабочие совсем приуныли, – как вам не стыдно! Нам грозит беда, давайте подумаем, что делать дальше.

Старушка Каткова взглянула на меня:

– Постой-ка, а что это у тебя дрожат губы и глаза полны слез?

– Это оттого, что во Владивостоке не видно крас-ных флагов!

Чижинский, услышав мой ответ, воскликнул:

– Эге, да ты, наверное, все еще грустишь об этой проклятой Японии?

Я лишь усмехнулся и ничего не ответил. Мне не хотелось говорить им, что чем дальше оставалась эта ,,проклятая Япония", тем дороже она мне становилась…

На палубе первого класса русские офицеры, захлебываясь от восторга, говорили:

– Смотрите, Владивосток такой же, как прежде. Наконец-то вместо этих красных тряпок над ним родные наши трехцветные флаги! Это чудесно! Какой-то младший офицер начал речь:

– Господа! Это первый шаг на пути к освобождению России, это начало истинной свободы! Молодые офицеры хором подхватили: "Да здравствует свобода!" Мы молчали. Офицер продолжал:

– Господа! Во Владивосток прибыл наш родной отец, атаман Семенов. Русский трехцветный флаг и флаг Японии будут господствовать во всем мире. Помолимся же о том, чтобы успешно идти вперед рука об руку с братьями-японцами!

Сняв фуражку, он перекрестился. Другие офицеры проделали то же самое, и офицер продолжал:

– Будем молиться, господа, об успешном продвижении к Москве и Петрограду плечом к плечу с дорогими братьями-японцами!

Рабочие по-прежнему стояли понурив головы, не произнося ни слова.

– Нам сейчас тяжело, – проговорил Чижинский. – Мы ведь бросили все и уехали из Америки, чтоб скорее попасть в рабочую Россию.

Он не мог больше сдерживать слезы и расплакался, как ребенок. У меня тоже было, как никогда, тяжело на душе.

– Не стоит плакать, друг мой. Сейчас во Владивостоке нет красных флагов, но еще хватит для них полотна, и вы сами поднимете эти флаги… Ты слышишь, к чему призывает этот офицер? "Пусть флаг генерала Семенова и японский флаг господствуют во всем мире!" Когда-то распяли Христа, проповедовавшего новое учение. Такие, как генерал Семенов, хотели бы вот так же распять и Россию, несущую свет нового учения всему миру. Однако новая Россия не похожа на поруганного, страдающего, распятого Христа! Все это в прошлом. Сейчас она подобна воскресшему Христу, который обрел новые силы в своих страданиях. Лишь фарисеи могут не видеть этого. Они хотят, чтоб флаги генерала Семенова господствовали во всем мире. Но этого не будет. Новая Россия оставит эти флаги на их могилах, как суровое предостережение всем своим врагам. А вы должны сделать все, чтобы навсегда вернуть народу красные флаги.

– Не беспокойся, мы приложим все силы для этого, – ответил Чижинский, словно утешая меня…

К борту "Ходзан-мару" подошел катер. На пароход поднялись служащие нового владивостокского правительства… Бой объявил: "Всем собраться в салоне первого класса, имея при себе документы!" Все стали подниматься наверх. Чижинский сжал мою руку:

– Пусть они только посмеют что-нибудь тебе сделать! Мы тут же пожалуемся Советскому правительству!..

– Не беспокойся, все будет хорошо, – ответил я и тоже поднялся в салон. Кто-то усадил меня в кресло, оказавшееся неподалеку от служащего, проверявшего документы. Он проверил вначале паспорта пассажиров первого и второго классов и собирался заняться нами. В этот момент к нему подошел японский чиновник и стал по-русски рассказывать обо мне. Русский служащий, с изумлением глядя на меня, что-то произнес в ответ, но он говорил так тихо, что я уловил лишь обрывки фраз: "Ерошенко! Вот как… Хорошо… Мы посмотрим… Не беспокойтесь, из наших рук он не уйдет!" Затем он обратился ко мне:

– Каковы причины вашей высылки из Японии?

– Об этом вам следовало бы спросить японскую полицию!

– Вы не волнуйтесь, – продолжал чиновник, – мы не японцы. Надеюсь, у нас вам никто не причинит зла!".

Ерошенко почувствовал, что таможенник хочет как-то помочь ему, слепому. Быть может, подумал он, этот человек служил здесь еще при царе и теперь, вероятно, вынужден заниматься тем же и при белых, но в душе, как большинство русских, ненавидит оккупантов.

– Кажется, вы социалист? Надеюсь, однако, не большевик? Русский чиновник намекал Ерошенко, как надо отвечать здесь, в городе, занятом белогвардейцами. Но писатель и здесь не хотел скрывать своих убеждений. Он твердо сказал:

– Большевизм я пока только изучаю!

– Я кое-что узнал о вас, но пусть это вас не тревожит. Не волнуйтесь, наше правительство не собирается никого истязать. У нас, как и в каждой стране, слепым никто не станет причинять зла. Если пожелаете – вы можете в любой момент выехать в Советскую Россию. Если не захотите – оставайтесь во Владивостоке, сколько вам будет угодно, – любезно закончил он и пропустил Ерошенко в город.