Человек, упавший на Землю - [29]

– Господи, – с тоской пробормотал Ньютон. – Господи, какие напуганные, жалеющие себя гедонисты! Лжецы! Шовинисты! Дураки!

Он снова щелкнул переключателем, и на экране возникла сцена в ночном клубе, сопровождаемая мягкой фоновой музыкой. Он позволил ей остаться и стал наблюдать за движением тел на танцевальной площадке, за плавным покачиванием разодетых как павлины мужчин и женщин, тискавших друг друга под музыку.

И кто такой я сам, думал Ньютон, если не напуганный, жалеющий себя гедонист? Он сделал последний глоток и уставился на свои руки, сжимавшие опустевшую бутылку, потом на свои искусственные ногти, которые полупрозрачными монетами блестели в мерцающем отсвете телеэкрана. Он смотрел на них несколько минут, словно видел впервые.

Затем встал и нетвердо шагнул к шкафу. Достал с полки коробку размером с обувную. Изнутри на дверце шкафа висело зеркало в человеческий рост, и Ньютон замер на секунду, глядя на свое отражение. Вернулся к дивану, поставил коробку на мраморный кофейный столик. Вынул невысокую пластиковую бутылочку. Налил немного жидкости в подаренную Фарнсуортом фарфоровую пепельницу. Вернул бутылочку на место и опустил пальцы обеих рук в пепельницу, словно ополаскивая перед едой. С минуту не вынимал их, после чего сильно хлопнул в ладоши; ногти с тихим звяканьем упали на мраморный столик. Пальцы теперь были совершенно гладкими, с гибкими, чувствительными кончиками.

Телевизор гремел, с ритмичной настойчивостью выталкивая из себя звуки джаза.

Ньютон встал, прошел к двери, запер ее. Вернувшись к коробке на столе, достал шарик чего-то вроде ваты и на секунду опустил в жидкость. Руки, он заметил, дрожали. Он знал также, что еще никогда так не напивался. И все же, очевидно, он был недостаточно пьян.

Вновь отойдя к зеркалу, Ньютон подержал влажный тампон у каждого уха, пока не отвалились синтетические мочки. Расстегнув рубашку, тем же способом удалил фальшивые соски и волосы с груди. Они крепились на тонкой пористой подложке и отошли вместе с ней. Ньютон выложил их на столик. Вернувшись к зеркалу, он заговорил на родном языке; поначалу тихо, потом все громче, чтобы заглушить телевизионный джаз. Он декламировал стихотворение, написанное им в юности. Звуки были не совсем те. Он слишком много выпил – или же утратил способность выговаривать антейские шипящие. Затем, тяжело дыша, он вынул из коробки маленький, отдаленно напоминающий щипчики инструмент и, встав перед зеркалом, осторожно удалил цветные пластиковые мембраны из обоих глаз. Все еще пытаясь декламировать, он заморгал глазами с вертикальными, как у кошки, зрачками.

Он долго рассматривал себя, после чего заплакал. Ньютон не рыдал взахлеб, но из его глаз выкатились слезы (совсем как человеческие) и потекли по узким щекам. Ньютон плакал от отчаяния.

Затем заговорил вслух, по-английски, обращаясь к самому себе:

– Кто ты такой? Где твой дом?

Его собственное тело непонимающе взирало на него, но он уже не мог признать в нем самого себя. Тело было чужим, устрашающим.

Он достал еще бутылку. Музыка оборвалась. Диктор говорил: «…танцевальная площадка отеля „Силбах“ в центре Луисвилля; спонсор трансляции – „Уорлдколор“; пленка и химикаты для лучших снимков…»

Ньютон не взглянул на экран; он открывал бутылку. Зашептал женский голос: «Нет лучшего способа сохранить воспоминания о предстоящем празднике, о детях, о традиционном семейном столе на Рождество и на День благодарения, чем снимки на пленке „Уорлдколор“, наполненные жизненно точными оттенками…»

Томас Джером Ньютон продолжал напиваться, лежа на диване с открытой бутылкой джина в дрожащих, лишенных ногтей пальцах, с тоской глядя кошачьими глазами в потолок…

Глава 3

Воскресным утром через пять дней после пьяного разговора с Ньютоном Брайс сидел дома и пытался читать детектив. На нем была зеленая фланелевая пижама; он устроился поближе к электрокамину в своей маленькой блочной гостиной и допивал третью чашку черного кофе. Этим утром он чувствовал себя лучше, чем в последнее время, а интерес к подлинной личности Ньютона обуревал его не так, как в несколько прошедших дней. Вопрос присутствовал в голове постоянно, однако Брайс перешел к политике «чуткого ожидания» и сумел изгнать проблему если не из мыслей, то хотя бы из повестки дня. Детектив был приятно занудный, денек снаружи выдался на редкость морозный. Псевдокамин создавал необходимый уют, и спешить было некуда. Слева на стене висело «Падение Икара», переместившееся сюда из кухни два дня назад.

Брайс успел одолеть половину романа, когда во входную дверь осторожно постучали. Он поднялся, не без раздражения гадая, кого только могли черти принести в воскресенье. Работники лаборатории, разумеется, как-то общались между собой, но Брайс старательно избегал дружеских посиделок, и особых знакомств у него было немного. Во всяком случае, ни одного достаточно близкого, чтобы кто-нибудь мог заявиться утречком в воскресенье, еще до ланча. Брюс заскочил в спальню за халатом и отпер дверь.

Ежась в легком нейлоновом плаще, на крыльце стояла экономка Ньютона.

Она улыбнулась и спросила:

– Доктор Брайс?