Человек среди песков - [43]

С четверть часа разглагольствовал он в том же духе, а потом вдруг заявил, что существуют и такие люди, которые пытаются отнять самую соль, вкус у этой земли, посягая не только на жизнь, но и на самого бога. Внезапно притихшая толпа слушает, устремив взоры на священника, который, опираясь обеими руками на аналой, вещает чуть охрипшим голосом.

На миг он замолкает, словно размышляя. Затем поднимает голову и снова говорит о том, что соль — в сердцах и душах присутствующих здесь людей, так же как была она в сердце и душе святой, и что общими усилиями они смогут сохранить то, что следует сохранить, и спасти то, что следует спасти.

— Да услышьте меня, и да будет с вами бог. Аминь.

— Аминь, — громко вторит толпа, охваченная единым порывом, а священник вытирает потный лоб и поворачивается к епископу, который слегка кивает ему.

На миг все смешалось, шум нарастает, слышатся отдельные выкрики:

— Благословенна будь наша святая!

Я по-прежнему тщетно ищу глазами Мойру в полутьме, которая еще сгустилась от чадящих свечей. Я поднимаюсь на цыпочки, но сзади кто-то сердито тянет меня за рукав и водворяет на прежнее место. Ого! Через несколько рядов от меня я замечаю Элизабет, хотя узнать ее трудно: волосы туго стянуты платком, лицо прикрывают темные очки. Я делаю мучительную попытку протиснуться к ней, но вдруг останавливаюсь, озадаченный. Рядом с ней я вижу профиль человека в черном бархатном костюме: граф Лара.

В верхней части нефа проскрежетала железная дверца, и все взгляды устремились туда. Но дверца застревает, в проеме мелькают растерянные лица, наконец дверца подается, и в ней появляется огромная рака, которую спускают на веревках чьи-то руки. Она медленно ползет вниз, среди криков и взметнувшегося вверх леса рук, размахивающих свечами.

А я смотрю на Элизабет и стоящего рядом с ней графа, поражаясь такому совпадению. И вдруг я замечаю, как граф в полумраке протягивает руку к руке Элизабет и сжимает ее, хотя на их лицах не отражается ничего — просто мимолетный жест близости, который заметил лишь я один, так как взгляды всех присутствующих были прикованы к спускавшейся, чуть раскачивавшейся в воздухе раке. Грянуло песнопение. Волей-неволей приходится отступить на несколько шагов. Толпа скрывает от меня их руки, хотя я мысленно продолжаю видеть их, испытывая легкое головокружение. Элизабет! Лара! Непостижимо! Нет, решительно я окружен тайнами!

Над алтарем руки исступленно тянутся к раке. Гаснут от прикосновения дерева свечи, а вскоре к нему прильнут руки, губы, одежда. А внизу препираются между собой цыганки, кому облачать статую святой, которую наконец опускают на помост, и четыре человека в белых, как у мясников, блузах поднимают ее и несут через всю церковь, и статуя, словно гигантский праздничный торт, слегка покачивается на ходу. Священник взмахивает кадилом, епископ с безразличной миной благославляет черную толпу, просачивающуюся вслед за статуей к солнечному свету. Молодая женщина рядом со мной испускает протяжный крик.

В конце концов я разыскал Мойру на площади, когда процессия, окруженная пастухами на лошадях, направлялась к морю. В руках у нее были самшитовые четки, глаза диковато блестели.

— Где ты был, Мойра? Я тебя повсюду искал.

— Я тоже. Я стояла за хорами. Посеяла в толпе Изабель. Возьми-ка меня под руку, иначе мы снова потеряемся.

Мы пробирались по узким улицам города вместе с толпой, распевавшей бесконечные песнопения, и среди этих хриплых голосов, мало напоминавших человеческие, выделялся своей прозрачной чистотой голос Мойры. Едва процессия вышла за городские стены, она растянулась по всему берегу, а потом, вслед за теми, кто нес статую, и всадниками устремилась в море. Я пытался было удержать Мойру, но она вырвалась и бросилась во взбаламученную воду возле самых лошадей. Задрав юбку до колен, она изо всех сил старалась дотянуться рукой до статуи. Тут ее настигла волна, и она возвратилась ко мне вся мокрая, с прилипшим к телу платьем.

Когда мы шли обратно, я спросил ее, не видела ли она Изабель.

— Нет, — ответила она, — но мы рано или поздно встретимся. Какой великолепный праздник! Ты любишь танцевать? Мы сможем нынче вечером потанцевать.

И в самом деле, мы нашли Изабель на одной из площадей, где уже играли небольшие оркестрики — тамбурины и гитары. На ней было новое платье, глаза слишком сильно подведены; она явно была не в духе и сразу же набросилась на Мойру.

— Почему ты ушла? Ведь я же просила тебя не двигаться с места. Целый час тебя искала. — При этом на меня она даже не взглянула.

Но я уже изучил ее нрав и знал, что плохое настроение рассеется, а пока лучше ее не трогать.

Я повел их обедать в таверну, где подавали рыбные блюда и осьминогов, приготовленных на местный манер. Выпив вина, Изабель повеселела, и мы сидели втроем, как в лучшие времена на кухне, с той лишь разницей, что здесь девушкам не надо было никого обслуживать и не было старухи, постоянно их журившей.

С наступлением темноты зажглись огни и город наполнился песнями, танцами, всхлипами гитар, плеском ладоней в такт музыке. В свете факелов лица становятся прекрасней, движения неистовее, и я помню, как в ту ночь меня обуяла какая-то темная сила. Я забыл о Калляже, я чувствовал себя далеко, в некоем диком краю, от которого, как мне казалось, меня уже не оторвать. Я танцевал то с Мойрой, то с Изабель. Но чаще с Мойрой. Все увиденное мною за день перемешалось; в голове: церковь, шествие к морю, Мойра, пробиравшаяся среди лошадиных ног, но также и те две руки, искавшие друг друга, и слова священника, вызвавшие во мне смутную тревогу. Впрочем, я предпочитал о них не думать. Я отдался охватившему меня веселью, касался губами волос Мойры. Я начинал верить в счастье.