Человек сидящий - [57]

— Вот, смотри, — показывает он, когда я захожу через пару дней, — штамп библиотеки всегда на семнадцатой странице. Я узнавал почему. Ставили на титульной, сразу после обложки, зэки вырывали ее, и книжка становилась небиблиотечной. Решили штамповать страницы в середине книги. Но тогда сотрудники терялись, где штамп искать. Договорились ставить на семнадцатой. Все это знают. Но штамп не на титульной, указание начальства выполнено.

— Забавные ритуалы, — улыбаюсь я и решаю проверить.

Иду вдоль полок, беру первую попавшуюся — это какой-то «ментовской» детектив, такое здесь читают. Страница семнадцать — да, есть штамп. Беру еще пару, убеждаюсь, ставлю книги на полку и замираю: передо мной Воннегут, «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей».

Беру осторожно. Да, она.

И начинаю смотреть. Книги не систематизированы, это никому не надо, их около семи тысяч, в документах так, говорит Миша.

Я нахожу Войновича, «Москва 2042», и Оруэлла, «1984». Там тоже штампы на семнадцатых страницах. Они прошли цензуру.

Позже — Стругацкие, Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Рэй Брэдбери, Олдос Хаксли, Энтони Берджесс. Все в свободном доступе.

Евгений Замятин, Татьяна Толстая и Людмила Улицкая — книги в прекрасном состоянии, только некоторые листы вырваны, работяги использовали на самокрутки.

Их можно открыто читать и не опасаться, что они будут «отметены» на шмонах.

Те, кто обыскивает бараки, никогда их не читали, они вообще ничего не читают, там нет картинок, нет порноконтента и инструкций по изготовлению оружия. Указаний изъять эти книги никто не дает.

Те, кто в бараках живет, — воннегутовские бараны, и такое чтение им не под силу.

Эти книги — для немногих и на воле. Но их, немногих, на воле много по сравнению с зоной. Ты можешь прийти в столице в магазин, где non-fiction, там десятки людей, они будут приходить и уходить, завтра придут те, кто не был вчера, а послезавтра появятся новые и вернутся те, кто приходил сегодня.

И все они читают, в этих местах не бывает посторонних, и ты думаешь, что мир именно таков: в нем много умных и читающих и они этим миром правят, это прогрессоры, а Дон Румата просто сорвался тогда, ему надо было потерпеть, и серые штурмовики сами бы удавили Дона Рэбу в веселой башне. Да, удавили бы и пришли к Румате, володейте нами, прекрасные прогрессоры, просили бы они.

Но здесь, в тюрьме, я вижу, как ничтожно мало тех, кто читает это, и как идут из стойла на бойню бараны, которые затопчут меня, прикажи им штурмовики.

Прекрасные книги. Они могут изменить человека, а с ним — мир вокруг. Но не меняется ничего. Эти книги в зоне — спящие боги, к которым люди перестали ходить. Их не читают, не переписывают и не цитируют. Потому и отнимать их нужды нет.

Они за пределами спектра, в котором живут надзиратели и сидельцы. Спектра, все оттенки которого — серые.

И это прошло

Жарко уже утром. Это лето, обычное тагильское лето, второе для меня. Солнце высоко, оно печет, но в любой момент могут набежать тучи, и тогда заморосит, а может, польет уральский дождь и сразу станет темно.

Я сижу на койке, и рядом со мной лежит мой спортивный костюм. Так нельзя — ни сидеть на койке, ни класть на нее спортивный костюм. После подъема кровать должна быть застелена до отбоя, и притрагиваться к ней недопустимо, такие здесь правила.

Почему — не знает никто и никто не сможет объяснить.

Но я сижу, и мне можно, я знаю, что, даже если зайдет опер или безопасник, мне сегодня ничего не грозит.

Сегодня меня освобождают. Это будет около часу пополудни. Отряд на промзоне. Никаких проверок уполномоченных или прокуроров сегодня нет, и ушли почти все, из ста человек в отряде работают обычно около девяноста, оформлено официально из них примерно двадцать, остальные — рабы, не замечаемые никем из тех, кому положено это видеть.

Оставшиеся в бараке разбрелись, сейчас спокойное время, это час, когда дежурная смена меняется с новой. Сотрудникам сейчас не до зэков.

Тишина. Время встало.

Моя комната — «кубрик» в самом конце длинного коридора барака, она небольшая, здесь всего две койки, они одноярусные — неслыханное благо для зоны. Так я живу недавно, всего полгода, я сам его отремонтировал, мне разрешили сделать это за мой счет и жить в нем. В любой момент могли выгнать в любой другой кубрик и в любой другой барак, обещания администрации в зоне ничего не стоят. Но не выгнали, тут я и дожил свою тюремную жизнь.

Первую ночь мне было не по себе оттого, что надо мной никто не ворочается и я вижу, просыпаясь, потолок. Просыпался часто. И смотрел на квадраты потолочной плитки. Когда пытаешься увидеть все плитки потолка сразу, забываешься.

Ложусь на кровать и закрываю глаза.

Днем лежать на кровати — страшный проступок, гораздо страшнее, чем просто сидеть. Означает ШИЗО, минимум на пять суток. И это забито во мне, никакие самоуговоры, что сегодня можно, не работают. Приобретенные рефлексы рвут разум в клочья, инстинкты всегда сильнее разума, и я встаю.

Прохожусь по коридору. Медленно. Заглядываю в пустые кубрики. Смотрю на бирки, что висят на кроватях. Там фотографии. Странное чувство. Я знаю всех, некоторые были здесь до меня. Многие будут и долго после того, как я уйду.