Человек сидящий - [44]
Я отнес. У меня было другое мнение. Занять его койку я никому не дал.
Антон действительно вышел через пять дней и вернулся в отряд. Скандалил он тоже смешно, повизгивал, не получалось у него внушительно. Но отношения с предателями расторг.
— Почему ты не поверил, что меня через ШИЗО в СУС укатают? — допытывался он у меня вечером. — Почему мою койку не отдал?
— Так ты ж сам понимаешь все, — ответил я ему.
— Как ты догадался? — спросил он. Очень спокойно спросил и нос не морщил.
— А я не догадывался, — сказал я и пошел спать.
Сложного было мало. Парень пробыл восемь месяцев на черной зоне и привез с собой копию удостоверения участкового. Значит, накосячил там, оперской, и приехал в зону к бывшим сотрудникам, чтобы спрятали. Легенда грубая — никто не возит копий своих служебных удостоверений. Опасно это. Направили в спокойный отряд, а могли бы приземлить в кавказском бараке. В ШИЗО его укатали аккурат перед новым этапом, в котором тоже приехал некий экстремист, которого закрыли туда же, в ШИЗО, прямо с карантина. Вот Антошу и попросили поработать там с «человечком», поспрашивать как своего. Закрывали слишком громко и быстро, комиссии не дожидались. Помещение в ШИЗО нигде у него в личном деле не отразится: это выполнение условий сотрудничества.
Все я понял, и он понял, что я догадался.
Но зачем мне об этом говорить?
Людям это неинтересно, да и не доказать, его я не изменю, а что политический тоже хочет жить — так это ж кого в России удивишь.
КДС
Сегодня меня ведут в барак, куда арестантов — тех, кому положено, — иногда водят на свидания с родственниками. Чаще всего с женами и матерями. Такой барак есть в каждой колонии. Он называется КДС, аббревиатура старая: комната для длительных свиданий.
Длительное свидание — отравленный дар с наказанием внутри. Три дня и три ночи. Они долгожданны, но это лишь три дня, под оберткой короткой встречи с семьей — всегда расставание длиной в бесконечность. Ты знаешь все это, но берешь подарок. Слишком ценно время, когда у тебя появляется что-то свое. Тарелка, чайник, минуты под душем, кофе утром, который ты можешь сварить в турке и пить долго, не торопясь никуда — сегодня у тебя нет построений, обходов, шмонов, сюда не зайдут безопасники, чтобы проверить, не сел ли ты на кровать и не повесил ли майку на батарею, чтобы быстрее высохла после стирки, а главное — ты не в робе. Ты можешь ходить в шортах и футболке, которые тебе привезли из дома, и они не черные, и пахнут домом, ты думал, что забыл этот запах, но ты не забыл.
Сначала всех заводят на первый этаж, людей надо обыскать. Жены и матери уже завершили эту процедуру, их раздели донага, осмотрели их вещи, проверили, не несут ли они чего запрещенного. Теперь они ждут на втором этаже, многие уже начинают суетиться на кухне. Женщины, что прошли обыск впервые, пока не суетятся, им надо пережить первый шок от прикосновения чужих рук там, где сознание чужих рук не допускает, эти руки им только что вернули их белье, они его надели, иначе нельзя.
Они привыкнут.
Нас обыскивают, с нами все просто и быстро, одежды на нас немного, процедура отработана, мы быстро раздеваемся и быстро одеваемся, отличие от обычных, много раз пройденных шмонов лишь в том, что робы мы оставляем в специальных шкафчиках и одеваемся в спортивные костюмы, они есть тут почти у всех.
И пусть костюмы спортивные тоже пахнут тюрьмой, в них ты чувствуешь себя ближе к воле. Мы поднимаемся. Со мной идет Влад, он старший дневальный в нарядке, это теплое место, и ведет он себя подобающе — как сука. Его хорошо знают в зоне. Он бывший начинающий ментовской опер, сел за пытки, в зоне сразу прибился к сучьей стае и вырос до мелкого вожака. Он надменен, ему приятно, что его избегают, он принимает это за страх.
Ему нравится, что его боятся.
Первое, что я делаю, — иду в душ. Не потому, что душ в колонии раз в неделю, я давно нашел возможность мыться чаще, а потому, что хочу смыть с себя запах тюрьмы и надеть домашнее.
— Ты все равно пахнешь, — говорит мне жена вечером, спустя несколько часов.
Да, я знаю. Этот запах не смывается за один раз. И за два. Я вообще не знаю, смоется ли он.
Вечером мы идем смотреть телевизор, это общее место, лаундж. Я мог бы «пробить» комнату с телевизором, «решить вопрос», здесь есть и такие комнаты, в этом бараке, там хорошая отделка, как в средней руки отеле, но я не стал. Просьба в зоне — всегда обязательство. И к телевизору я иду не ради него, я хочу посмотреть на людей в обычной человеческой одежде. Я устал от черных роб.
Я вижу жену Влада. Одежда на ней скромная.
— Видишь девочку? — показывает на нее жена. — Мы заходили вместе. Хорошая такая. Очень сложно им. Она на дорогу денег заняла, муж очень просил, чтобы приехала. Говорит, мужу выходить скоро, подыскала ему место помощника адвоката. Пять тысяч рублей в месяц. В Омске нет ничего больше.
Все обычно. Человек получил видимость власти над такими же несчастными. Он стал пауком, и его посадили в банку, где он смог вылезти на край. Он наслаждается, отгоняя мысль, что это лишь миг.
Жена считает его добрым, он считает себя умным, но он ни тот ни другой.
