Человек с яйцом - [3]

«Человек с яйцом» начинался как биография эксцентрика, отчасти даже «маэстро дурного вкуса»: человек предпенсионного возраста, швыряющийся бутылками с зажигательной смесью в правительственные бэтээры, «потомственный английский шпион», «кампучийский сатир отечественной словесности», автор небылиц о гигантских соленоидах, теле- и радиобуффон, превращающий самую скучную передачу в феерию. Автор будущей биографии воображал себя беспристрастным исследователем азиатских нравов и ненормативных стилистик: все мы так или иначе склонны искать себе не только идеальную пару, но и абсолютного Другого. Идти по следам этого старика с большим-большим приветом оказалось крайне увлекательно — я опускался в пещеры, поднимался на башни, угорал в бане, звонил в колокола, слушал голубые гнущиеся пластинки, поил лебедей кофе, бродил по царству слепых, посетил избушку колдуна, бандитский шалман, трапезную попа, редакцию журнала «Знамя» и логово гэкачеписта. Однако наслаждаясь обществом «безумного дервиша», культивирующего познание через мистический опыт, «дионисийское» откровение, я столкнулся с тем, что сам объект всю дорогу очевидно оставался в высшей степени «аполлоническим» интеллектуалом, проницательным аналитиком и расчетливым мудрецом; и не так уж просто было смоделировать концепцию, объясняющую, как уживаются в одном человеке две противоречащие друг другу натуры; это заняло какое-то время. Я глубоко благодарен Проханову за то, что фактически он подарил мне этот конфликт, эту коллизию, этот сюжет, надиктовав мемуары, с которыми сам бы справился бесконечно сноровистее.

Примерно десять лет спустя после эпизода с «Держись, народ!» у меня появилась возможность рассмотреть низвергнутого с трибуны горлодера с более близкого расстояния: лицо в возрастной гречке, сарматский шлем седых волос, крупный, в старческих свищах, нос, покрытый багровыми капиллярными рисунками, надменные тонкие губы, золотая коронка, обильные, баварского производства, пальцы. Примечательно: если абстрактный «Проханов» воплощает все то, к чему я привык относиться скептически, то конкретный «Александр Андреевич Проханов» необычайно аттрактивен. Выслушав мой отчет о сорванной благодаря ему попытке сходить в кино, Проханов объявил его фальшивкой. Ни в какой Музей кино, заверил меня он, 1 октября 1993 года я ходить не мог: в течение десяти последних дней Белый дом был оцеплен, на «Баррикадной» омоновцы сначала сбрасывали людей прямо по эскалатору — и те летели вниз, разбивая по дороге фонари, а потом гонялись за демонстрантами вдоль платформы, так что даже если бы мне удалось прорваться вверх, то меня затоптал бы бутсами клин цепных псов Ю. М. Лужкова. Но как насчет звука, который, сейчас понятно, исходил от омоновцев, грохотавших дубинами в стеклянные щиты? А бабка с рассыпавшимися беляшами? Я вспоминаю все это очень отчетливо. «В конце концов, — заметил однажды эксперт по такого рода вопросам Питер Акройд, — общая цель биографии — создать произведение искусства, которое было бы столь же убедительным, как роман, оставаясь столь же материальным и реалистичным, как история. Есть только одно различие: в романе от вас требуется говорить правду, тогда как в биографии вам позволено — а иной раз без этого вообще никуда — кое-что выдумать».

Глава 1

«Бородинская панорама» как источник сведений о прохановских предках. Пращур перебирается поближе к Арарату.

Молоканские корни. И. С. Проханов отказывается собирать грибы с Львом Толстым и проектирует свой город Солнца.

Михаил Титович высматривает в небе «цеппелины»

Зимой 1990-го по приглашению своего друга, генерала КГБ Поляничко, Проханов, сколотив из «патриотически настроенных» писателей летучий отряд, десантировался в Баку — где только что прокатилась волна армянских погромов, в ответ на резню азербайджанцев в Нагорном Карабахе. Одурманенные кровью, ориентальной экзотикой и коньячными спиртами литераторы набрели на рынок — где, среди прочих этнографических курьезов, приметили «русских женщин, торговавших плодами». Выглядели те экстравагантно даже по восточным меркам — долгополые юбки-сарафаны, на головах кики. Легко включив свое природное обаяние и вступив с ними в контакт — «Ну а что, девушки, издалека приехали?», — Проханов выяснил, что они — из деревни Русские Борисы. «Мы молокане», — объяснили женщины. Это слово застало Проханова врасплох: «все родовые вещи тогда были заблокированы, меня занимали только военно-политические процессы». Между тем молокане имели к нему самое непосредственное отношение — и ничего удивительного, что тотчас же после встречи на рынке он отправляется в штаб с просьбой выдать ему и компании сочинителей вертолет, чтобы слетать в русскую деревню. Их визит в этот чудом сохранившийся парк юрского периода начался переполохом — жители, увидев физиономии писателей, здраво рассудили, что к ним опять явились погромщики, и в ужасе разбежались. Когда недоразумение разъяснилось, пришельцы получили возможность совершить вылазку в заповедный мир: их водили по домам, угощали молоканской лапшой, муссом «химмельшпайзе» — и за те полтора часа, что они провели здесь, многое в памяти Проханова «разблокировалось».