Человек с тремя именами - [31]

Лукач негодовал: никто в альбасетском штабе не додумался заранее явиться сюда, чтобы, дождавшись поезда, поскорее увести новичков из-под ливня, немедленно переодеть, обсушить одежду, а их самих накормить, напоить горячим кофе и обязательно поздравить.

— Estado mayor[Генеральный штаб (исп.).]! — крикнул Лукач водителю, когда увидел двух респоисаблей в таких же, как у Видаля, брезентовых плащах. Они спешили к «утопленникам» на перроне.

Он взбежал по лестнице к кабинету начальника базы в сознании не только своих прав, но и безусловной правоты своего негодования, однако в приемной перед ним вытянулся вестовой с физиономией пожилого лакея.

— Он выехал сегодня, в Ма... ну, туда, куда собирают французов и валлонов, да и фламандцев... В этой Ма... Маоре сейчас закладывается франко-бельгийский батальон, который будет носить имя Андре Марти...

Круто повернувшись, Лукач сбежал в нижний этаж, постучался к Видалю и, не дожидаясь приглашения, вошел. Начальник альбасетского штаба недовольно оторвался от бумаг. Лукач сразу же, отбивая такт тростью, принялся выкладывать ему свое возмущение. Конечно, товарищ Видаль и сам знает, насколько важно военачальнику всегда предвидеть возможные перемены погоды, а следовательно, и заранее предусмотреть необходимые варианты встречи вновь прибывающих. Ведь массовое заболевание гриппом непременно создаст затруднения в организации Двенадцатой бригады. Но кроме чисто практических имеются еще моральные соображения. Или майор Видаль считает возможным, чтобы люди, добровольно приехавшие сразиться за Республику, испытывали полное небрежение к себе со стороны тех, кто не готовится, как они, рисковать жизнью, а присланы, чтобы принимать их с дружбой и уважением, хорошенько позаботиться о них, должным образом организовать, обучить, снабдить оружием и проводить на фронт. Это ведь самое откровенное безобразие, когда кое-кто заботится о своем здоровье и респонсабли в непромокаемых плащах с опозданием приходят встречать промокших до костей волонтеров, у которых зуб на зуб не попадает. Как будущий командир этой бригады, он, генерал Лукач, решительно протестует против такого поведения и требует, чтобы впредь оно не могло повториться...

Уже берясь за ручку двери и тем подчеркивая, что его дело было заявить протест и никаких объяснений, а тем более оправданий он слушать не желает, Лукач увидел побелевший нос и потемневшие глаза Видаля, и ему стало очевидно, что близкого друга в лице этого человека он уже никогда не приобретет.

«Ну и черт с ним»,— внутренне махнул рукой Лукач.

Заехав в волонтерскую столовую и удостоверившись, что первой кормится центурия Тельмана, тут же и подсыхающая, Лукач отправился в Альмансу. Сдержанный Белов и еще более, чем обычно, жизнерадостный Баллер, оставленный-таки Клебером Лукачу, доложили ему, что батарея до сих пор не сформирована потому, что артиллеристов среди прибывающих добровольцев оказывалось немного. Оба считали, что завершить ее создание удастся ве ранее двадцатого числа.

Только к вечеру Лукач добрался до бывшего доминиканского монастыря, а выйдя из «опеля», усмотрел Фрица, уже отпускавшего точно такой же свой. Фриц очень нравился Лукачу, хотя, познакомившись у Цюрупы, они встречались всего дважды, да и то на ходу. Воспользовавшись случаем, Лукач пригласил его к себе:

— Хоть к ночи вспомним, какой нынче день.

Фриц охотно согласился.

Войдя в свою келью, Лукач, еще не раздевшись, поставил на электроплитку кастрюльку с водой, а затем, сбросив куртку, принялся доставать из тумбочки все, что у него имелось съестного. В комнате было чисто и скорее прохладно, но благодаря теплу, исходящему от раскалившейся плитки, становилось даже уютно. Пока вода закипала, два непьющих и некурящих мужа разговорились. Фриц не преувеличивал конспирации, и Лукач узнал, как того по имени-отчеству и фамилии, что с шестнадцатого года участвовал в мировой войне, имеет военное образование, все экзамены сдал на «отлично» и аттестовали его нормально, на полковника, только от аттестации до производства немалая дистанция, так что еще недели три назад он ходил в майорах, командуя в этом знании Третьим полком Пролетарской дивизии, уже дна года, как его полк лучший в ней по всем показателям. Известно стало Лукачу и то, что у Фрица остались в Москве жена и две дочки. Затем наступила очередь Лукача, и он назвал свой закрепленный паспортом литературный псевдоним и сознался, что, случается, в свободное время пописывает, прибавил, что тоже женат и что его Вера Ивановна прехорошенькая, а дочка, Талочка, будущей весной закончит десятилетку. При этом выяснилось, что хотя Фриц ничего из написанного московско-венгерским писателем не читал — да и когда командиру полка книжки читать? — но названное имя он слышал.

Когда вода закипела, Лукач заварил купленный еще в Париже, и даже в сухом виде благоуханный цейлонский чай и приготовил с дюжину бутербродов с вяленой ветчиной и пресным здешним сыром. Лишь тогда оба почувствовали, как зверски голодны, и за какие-нибудь двадцать минут прикончили все, запивая еду крепчайшим напитком. Фриц совсем растаял и рассказал, что в начале семнадцатого был произведен в прапорщики, а в гражданскую командовал пехотным полком.