Человек с тремя именами - [29]

В оркестре вдруг особенно гулко забухал тамбур, потом затрещала барабанная дробь, и в центре тянущегося вдоль всего второго этажа балкона появился Андре Марти, в закрывавшем правое ухо и спускавшемся до шеи грандиозном баскском берете и расстегнутом канадском полушубке, позволявшем обозревать внушительный живот. За Марти широко шагал кривыми ногами в обмотках Видаль, а за ним двигалась целая группа, большей частью одетых в такие же, как и на Марти, белоснежные кожухи с белыми бараньими воротниками, присланные недавно из Оттавы. Над всеми возвышался Клебер. И он был в канадке с поднятым воротником, но без фуражки, и ветер шевелил его густую шевелюру. Рядом с ним стояли: не худой даже, а тощий, очень бледный Галло, Лукач в своем полуспортивном костюме и с неизменной тросточкой на руке, Петров, отбывающий с Одиннадцатой официально на положении инспектора пехоты, тут же был Фриц в рыжем своем одеянии и несколько кадровиков.

Оркестр смолк. Послышались французские, польские и немецкие команды. Батальоны замерли. И над ними загремел могучий голос Марти. Он говорил о необходимости строгого соблюдения воинской дисциплины и о невозможности отречься от нее теперь, после зачисления в списки «волонтеров свободы», на которых с тревогой и надеждой взирает весь мир, и еще о том, что в ближайшие дни, если не часы, им предстоит вступить в смертный бой.

— Вперед, дорогие мои товарищи! Вперед, герои! За хлеб, мир и свободу! За прекрасный, гордый, непобедимый Мадрид! За испанских женщин и детей, защищая которых вы сражаетесь и за свои семьи! В бой за спасение человечества от фашизма!..

И, поднеся правый кулак к берету, он запел «Интернационал», подхваченный и стоящими на балконе и всею бригадой но меньшей мере на десяти языках.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Генерал Миаха (что в переводе означает «крошка»), придя в восторг от сочиненного его штабными красноречивого приказа о наступлении, распорядился, чтобы накануне он был прочитан по радио и таким образом лишил республиканскую атаку неожиданности. Об этом поступке с горестной иронией рассказал в «Испанском дневнике» Михаил Кольцов. Мятежные генералы, конечно, не были до такой степени чистосердечны. Но когда Горев разговаривал по междугородному телефону с Цюрупой, он опасался, как бы до них не дошло, что в плен к республиканцам попался франкистский офицер с копией расписанной по часам и минутам диспозиции, в которой перечислялись все этапы наступления на Мадрид четырех колонн, ведомых четырьмя самыми удачливыми командующими, причем генерал Мола должен был 7 ноября верхом на белой лошади достичь центра города и выпить кофе в известном каждому мадридцу кафе на Пуэрта-дель-Соль. В документе этом еще говорилось, что пятая колонна выступит изнутри. И хотя дату взятия столицы соблюсти не удалось, однако, по всей вероятности, восьмого франкисты ворвались бы в город через Каса-де-Кампо и Университетский городок, если б не начавшаяся яростная контратака первой интербригады. Пусть ей и пришлось в конце концов отойти за Мансанарес, но она задержала двигавшегося в главном направлении противника и безнадежно скомпрометировала театральное питье кофе в знаменитой кофейне. Громадные потери в непрерывных трехдневных боях вместе с моральным и физическим износом самых надежных регулярных и марокканских батальонов заставили франкистское командование на несколько суток отложить взятие Мадрида. Однако возможность падения его вовсе не была устранена. Поэтому-то и была вызвана Двенадцатая всего через десять часов после официального начала ее формирования.

Только теперь начиналась для будущего командира Двенадцатой бригады настоящая работа по собиранию всех приехавших и приезжающих и по сплочению их в единый боевой организм. Правда, батальон Гарибальди, если не считать последнего пополнения, был уже не только сформирован, но и обучен ничуть не хуже других, отправившихся сражаться. Но то, что ему оставили именно этот батальон, было главным (хотя и тайным) огорчением Лукача, и лишь пожелание не хотевшего разлучаться со своими соотечественниками Луиджи Галло стать комиссаром новой бригады утешало, как, впрочем, и наметившееся возникновение второго немецкого батальона, фундаментом которому должна была послужить отзываемая с Арагонского фронта прославленная центурия Тельмана. Лукач с удовлетворением представлял себе, каким будет батальон, построенный на столь твердом основании. Радовали и сведения, поступающие из Фигеpaса, где, как и перед формированием Одиннадцатой, скопилось уже до тысячи волонтеров, задерживаемых там с последних чисел октября на сей раз уже не по причине начальной альбасетской неразберихи, а из-за переполненности всех подходящих помещений и в самом городке и даже в окружающих селениях.

Как и в прошлый раз, среди прибывающих больше всего было французов, за ними шли поляки из Франции и бельгийцы, в Альбасете же нетерпеливее всего ждали югославов, болгар, румын и греков. Ведь здесь собралось уже свыше ста югославов и болгар, а в отделе кадров давно лелеяли мечту порадовать Георгия Димитрова созданием балканского батальона его имени. Так или иначе, но, в общем, на бригаду народу набиралось. Времени же на окончательное ее сцементирование, как и на предварительное обучение, должно было хватить с гаком. Республиканское командование рассчитывало на ввод ее в строй не раньше самого конца ноября, то есть минимум через две декады.