Человек с синдромом дна - [30]
Эстафета страдания передается из поколения в поколения. От сердца к сердцу.
Удовольствия здесь — лишь оборотная сторона страдания. Обманка, ловушка. Манипуляция.
Потому и любят здесь закомплексованных и нездоровых людей. От того, что мера их страданий и сомнительных удовольствий — не самое страдание и удовольствие, а чистая манипуляция, Чужая Власть.
Тоталитарист и социальное ничто
Когда о тоталитаристе говорят, что он похититель чужой витальности, забывают, что абсолютный тоталитарист не нуждается в другом, в публике, в зрителе в принципе. Конечно, он и не энергетический вампир, ибо обладая ресурсами, он переживает некое автономное существование — «отчуждение», перефразируя одномерных марксистов и не менее одномерных гуманистических психоаналитиков — это Идеальное, функциональное и комфортное отчуждение.
И перефразируя сочиненного Калигулу — вместо — «Публика, где моя публика?», следует говорить — «Нет публики, нет проблем.»
«Герой»
Пренебрежение к понятию «герой», возникшее в последние времена — по сути — верное пренебрежение. В нем скоплено все — деды-воевали — идеологическое прогосударственное использование «героя», где тот машет вождю отрубленной ногой, и «архетипически» — религиозное, где герой не утверждает себя, и то кидает вызов несуществующим богам, то помогает ненужному ему человечеству. Но довел ситуацию до апофеоза «управляемый» герой-невротик, фроммо-тизированный «Гитлер», американский психопат, «Фанатик» — это все о нем.
Публике и отдельным невротичным «манипуляторам» такой герой и нужен.
В этом смысле — я — конечно, не герой. Избавьте.
Русское гомо
Знаете ли вы русского гея, как знаю его я? Нет, вы не знаете русского гея!
Я знаю русского гомосексуалиста, как самое себя. И даже более, чем самое себя. Кажется — в своей высшей внесексуальной уже ипостаси он и есть я. Я знаю его как нечто переменчивое, но при этом монументально-стойкое в подлинности своей. Как памятник Пушкину. Как выстрел Дантеса. Как текущая нефть. Как растущий курс.
Он был всегда, я хранила его в себе почти с Добытия, как может только Лолита хранить Гумберта (к примеру). Или же — наоборот — как Мальчико-Лолит хранит своего Маленького Адольфика.
Он был во мне всегда, но зафиксировался в плотском каком-то образе, пожалуй в стильных европейских девяностых.
С тех самых пор русский гей четко ассоциируется у меня с прогрессизмом и Европой.
В русском гее не было всего этого — ордынского, татаро-монгольского, евразийского, потрепанного, мужицкого, разухабистого. Вечно-женственного, к слову, в нем так же не было.
Русский гомосексуалист был сама изысканность, сама утонченность, сама отстраненность, сама образованность.
Всему лучшему в себе — я обязана русскому гею.
Я дружила с ним, я делала с ним дела. Я…
Революцию я тоже делала с ним.
Русский гей пришел с рейва, с Байрона, с Берроуза, тогда как ваш «пацанчик» пришел с «района» и все продолжает пятиться то под электричку, то в тюрьму.
Русский гей был талантлив, аферистичен, умен, красив. В какой-то момент он потерял свои отличительные черты, снял черное — черный латекс, черное пальто, снял черный парик, с корнем вырвал прекрасные реснички Миши Бьютифула, он перестал быть богемен, он повзрослел, проник в политтусы, эмигрировал, адаптировался, мимикрировал. Но… Я милого узнаю по походке.
И вот — из путинского небытия, из тревожного, затхлого русского мира, из мордоровского морока — вновь возникает Он!
Первого заприметила я здесь, на местности, в салоне. Сидел он средь ширококостных, широкобедрых, с кустодиевским унылым оскалом женщин — встревоженный, с синячками, утомленный сомнительного гешефта бессонницами, молодой, но как-бы уже покоцаный здешней жизнью, как-бы уже заранее не свежий, исполненный провинциального (как часто они) трагизма.
Поверх воробьиного его тельца в попытке облепить — болталось нечто дермантиновое, волосы были уложены лаком, будто вылез он из фильма «Ликвид скай», но местного изготовления, к примеру, какого-нибудь там Луцика.
Глаза его, повстречавшись с моими, загорелись, тем (известным мне издревле) светом, и мы смотрели друг на друга в упор несколько еще мгновений, как делают это те незнакомцы, что вдруг опознают друг в друге носителей некоего общего тайного знания…
Второй — холеный донельзя, бледный, с черными (но не дорого крашенными), при этом еще прекрасными волосами — вперился в меня взглядом на эскалаторе, как, впрочем, и я в него — и опять — синхронно.
Меж этих двух было еще много — однотипных, конвеерных, собранных будто специально к русскому апокалипсису, но эти двое запомнились мне более.
Все они были словно неудачной копией с тех (из девяностых) — антично-идеальных — плохонько одетые, бедные, в вышедших из моды рейверских курточках — символизировали они наступившее безвременье, упадок, опять-таки русский мирЪ, грядущую нищету, предсмертные оргии, безработицу, помойки, нечто невыразимо-отчаянное, но (уже) некрасивое. Столь некрасивое, что их даже не было жаль.
Знаете ли вы что сделала Россия с русским геем, так как знаю это я?
Уют
Долготерпение, как и долгострадание создают даже некий, кажется, специфический уют. Уютно хрустят, старческие, к примеру, кости. Не после удара, аварии, а в рамках какого-нибудь медленного дегенеративного заболевания. Старикам уютно стареть, обращаться в морщинистое уродство, сухаристым скелетом соскальзывать в «тре-ни-ки» и «тап-ки» (или же «та-по-чки» — так уменьшительно-ласкательно — еще уютней и еще страшней). Уютно вязнуть в болоте, есть в этом какой-то тревожный некроэротизм. Уютно даже лежать в могилке, готовятся здесь к ней загодя, многие — почти с рождения, к старости готовность эта обретает благостно-религиозные черты.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Лучшие друзья Дилл, Лидия и Трэвис родились и выросли в американской глубинке. Сейчас, в выпускном классе, ребята стоят перед выбором: поступить в университет и уехать из провинции или найти работу и остаться дома? Для Лидии ответ очевиден. Яркая и целеустремленная, она ведет популярный фэшн-блог и мечтает поскорее окончить школу, чтобы вырваться из унылого городка. Для Дилла и Трэвиса все далеко не так просто. Слишком многое держит их в Форрествилле и слишком мало возможностей они видят впереди. Но так ли это на самом деле? И как не пожалеть о своем выборе?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга – научно-популярное издание на самые интересные и глобальные темы – о возрасте и происхождении человеческой цивилизации. В ней сообщается о самом загадочном и непостижимом – о древнем посещении Земли инопланетянами и об удивительных генетических экспериментах, которые они здесь проводили. На основании многочисленных источников автор достаточно подробно описывает существенные отличия Небожителей от обычных земных людей и приводит возможные причины уничтожения людей Всемирным потопом.
Две девушки-провинциалки «слегка за тридцать» пытаются покорить Москву. Вера мечтает стать актрисой, а Катя — писательницей. Но столица открывается для подруг совсем не радужной. Нехватка денег, неудачные романы, сложности с работой. Но кто знает, может быть, все испытания даются нам неспроста? В этой книге вы не найдете счастливых розовых историй, построенных по приторным шаблонам. Роман очень автобиографичен и буквально списан автором у жизни. Книга понравится тем, кто любит детальность, ценит прозу жизни, как она есть, без прикрас, и задумывается над тем, чем он хочет заниматься на самом деле. Содержит нецензурную брань.
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!