Человек с синдромом дна - [17]

Ибо у Подлинного «Я» нет никакой жизни. Но есть «Я».

* * *

К некоторому моменту жизни всякое существо приобретает такое количество излишнего опыта, что порой для того, чтоб приблизится к некому изначальному подобию гнозиса (а его с рождения чует всякий неимпринтингованый и социально не зомбированный (не подавленный) индивид), что кажется — необходимо сдирать с себя лже-знания вместе с кожей и мясом, настолько прочно они впитались, буквально вросли в тело. Дабы обрести вновь тонкокостную истину, разорвать проявленный мир кошмарным хохочущим оскалом ясности.

Благие истины дурно пахнут. Как и общие (во всех смыслах) места. Вот от этого — «кто владеет информацией, тот владеет миром» — прямо-таки разит. Всякий метафизический наперсточник, всякий плешивый ревкомиссар — призывает учиться и учиться, а сам ждет лишь момента, чтобы по привычной схеме урвать нечто (грабить награбленное), утащить некий ресурс, отнять.

Знание без силового ресурса немногого стоит. Как и без возможности его радикального применения.

Проще говоря, ежели бы в мире существовало подлинно гностическое знание (т. е. Знание-Сила), то мира бы не было.

* * *

Разница между обществом потребления и обществом религиозным, идеологизированным, традиционалистским и т. д. — в том, собственно, что общество потребления предлагает мне то, в чем я действительно нуждаюсь. Тогда как иные общества навязывают мне то, от чего лишь хочется избавиться.

Гибридная смерть

Смерть происходит как схлопывание. Скручивание. Выворачивание (в небытие). Мгновенно сей процесс осуществляется только в особых предельных (как искусственных так и естественных) психических ситуациях. Ну или например, в кино. То есть, 41-ый-45-ый, 17-ый год, и прочие катастрофически-судьбоносные моменты истории с мгновенными реакциями, истериками, самоубийствами, мелкой обывательской дрожью и прочими спецэффектами — это киношный нарратив, ускоренная иллюзия. Нынешний крах «империи» происходит по тому же принципу. Но публика ждет кино — то есть, резкого обвала, апокалипсиса. Собственно, они происходят. Но, повторюсь, не как в кино. Или же — как в замедленной съемке. Я бы назвала это гибридным разрушением.

Некророждество

Здесь в недрах русской зимы социалистического райончика высится ДК, словно привнесенный имперским архитектором дна. Там словно в страшной сказке для мертвых детей играет шкатулочная музыка. Стивен Кинг гетто-тайги. Хор принужденных к тоталитарному прикосновению бытия ряженых в мальчиков мальчиков (естественно, никаких настоящих, взаправдашних детей детей здесь никогда и не делали — только пластмассовых пупсов, под опять-таки, гдр-овских пупсов, но похуже, значительно хуже).

И вот этот шкатулочный ад изрыгает в небытие — ВЛЕСУРОДИЛАСЬЁЛОЧКА — какая же адская тоталитарная порнографически-некрофилическая стройность в этом во всем!

* * *

Конечно, никаких нищих духом не существует. Есть просто нищие. Все религиозные конструкты — для них.

Обречённое тождество

Думаю я, что моя идея — есть апофеоз возможной метафизической претензии. От того так беспощадно сопротивление проявленного мира. Существо, подобное мне ожидает лишь два варианта развития событий — абсолютный триумф (немыслимое маловероятное сочетание упорства и обстоятельств). Или же — кошмарный конец. К коему, впрочем я готова и приемлю равнодушно. Насколько равнодушен может быть человеческий (все же) организм, попавший в инфернальную мясорубку (давильню), но отделенный при том от животного (вполне, why not?) страха пуленепробиваемой, монументальной гордыней и надмирным тождеством идее.

* * *

Фатальное несовпадение мировоззрений и высокие планки здесь, судя по всему, путают с аутизмом или же — неоправданной надменностью. Тогда как даже самый что ни на есть мещанин, самый что ни на есть обыватель — годы уже, десятилетия огораживает свои дома тотально непроницаемыми депрессивными заборами, исчезает в звуконепроницаемое — лишь бы «не видеть все это», и всякий местный нищий, всякий «знаток человека», всякое «общественное мнение» — бесконечно попрекают его в гордыне, высокомерии и снобизме.

Тогда как описанное поведение — есть практически единственная возможная норма в коммунальном этом гетто, в колонии нулей.

* * *

Быть лишним человеком легко и приятно. Контекстуальным и «смысловым изгоем» (с) — запредельная метафизическая акробатика.

* * *

Цивилизация — это, конечно, не комфорт. Это прежде всего — антидемиургичность.

* * *

Еще про пресловутое «падение». Нет в нем никакой ни метафизической, ни «духовной» глубины. В материальном мире — падение это — осуществленность. Т. е. тождественность (совпадение) с бытием. Движение, в такт. Как минимум. Как максимум уже — дирижирование. Падение — это, собственно, и есть обретение подлинной дееспособности. Предельно возможной. Здесь.

* * *

«Ты настоящая» — худший из «комплиментов». Конечно же — я «искусственный конструкт». Нечто, сделанное самой собой. С тайным умыслом и явной целью.

* * *

Нет более обесцененого не за столетия, но за десятилетия понятия, чем понятие — герой. При том — верно обесценненого, что редко случается с позитивно-«сакральными» образами. (Верно — следует понимать как правильно, рационально, в духе времени). Герой — всегда не субъект, но манипулянт. Герой — относительно кого-то. Но не для. Самого себя. В последнее же время мы видим исключительно — социального героя-манипулянта (пассионария). Печальный, но при этом убедительно-комиксовый пример — некто, отправившийся на войну, к примеру в Новороссию. Спрос диктует предложение. Спрос диктует жертву. Спрос очевиден. Это агитпроп с метафизической начинкой. Спрос сверху. Это последняя стадия героя — герой-дурак. Где и становится, собственно, очевидна вся его простенькая, манипулятивная сущность. Ныне с героя спрашивает ряженное в одежды идеологических наперсточников государство. А когда-то с него, возможно, спрашивал сам несуществующий «бог». В борьбе с Несуществующим некий античный герой, герой прошлых времен вообще — обретал почти метафизический статус, накачивал, так сказать, метафизические мускулы. Герой, манипулируемый нынешним государством мускулы не накачивает, а все чаще хохочет утробным отрубленным мересьевским смехом. В глухую русскую пустоту.