Человек с ружьем - [7]

Дальние наши родственники жили на Петроградской стороне. Двоюродная тетка еще помнила бабушку, довоенные поездки на дачу и семейные празднества. За уютным вечерним чаепитием я рассказал ей о своих поисках.

— Погоди-ка, — удивилась тетка, взглянув на адрес. — Ведь это недалеко, ну да, три— четыре квартала отсюда. Да и дом я помню, он до сих пор стоит. Там в основном коммуналки, надо бы с бабусями, которые у подъезда сидят, поговорить. Надежды, конечно, мало, коренных ленинградцев почти не осталось, но чем черт ни шутит.

Я чувствовал себя довольно странно — разыскивать неизвестную мне старуху, которая жила в этом доме полвека назад…

Я все-таки позвонил в квартиру, в которой когда-то жила Елена Николаевна.

Дверь мне открыл задыхающийся дед с явными следами похмелья. Из темного коридора пахнуло давно забытыми ароматами коммуналки — кислым варевом, старой одеждой и несвежим паром, видно, в ванной стирали.

— Вам кого? — подозрительно спросил дед.

— Вы знаете, — замялся я, — тут такая история. Я разыскиваю знакомую моей бабушки, которая когда-то жила в этой квартире. Вы давно здесь живете?

— Да уж лет тридцать с лишним будет, — раздраженно прокашлял дед. — Все обещали переселить, или комнату лишнюю дать, а…

— А кого-нибудь из совсем старых жильцов, до войны, здесь не осталось?

— Да нет, нас после войны заселяли. Старые жильцы все в Блокаду повымерли, а кто выжил — разъехались.

— А в соседних квартирах, или в доме, не знаете ли кого из блокадников?

— А хрен их разберет. Ты Алевтину спроси со второго этажа.

Я спустился на второй этаж. Алевтина оказалась весьма бодрой старушкой, пережившей и блокаду, и саму революцию. Одета была она в мужские ботинки, мужской же пиджак, шарф и шерстяной берет. Поначалу отнеслась ко мне подозрительно, но, выслушав начало истории, сменила гнев на милость.

— Подумать только, — всплеснула старушка руками. — Заходите, заходите, молодой человек. Я вам сейчас многое расскажу.

Последующие сорок минут прошли в рассматривании старых семейных фотографий, обновлении истории города на Неве и воспоминаниях. Я чувствовал себя неловко.

— Так вы помните Елену Николаевну из двенадцатой квартиры? Она жила там в 32 году.

— Да конечно помню! Леночка, она вышла замуж за этого… Представительный был мужчина, то ли журналист, то ли писатель… Говорят, известный. И девочка у них такая была очаровательная, вся в кудряшках, Сашенька.

— А дальше, дальше что с ними случилось?

— А дальше не знаю, молодой человек. Могу только одно сказать: в блокаду их здесь не было. Их в самом начале войны эвакуировали.

— Ну хорошо, а фамилию мужа ее не припомните?

— Господи, дай Бог памяти, звали его Сергеем, кажется. А фамилия такая звучная была. Петровский? Покровский? Да, кажется Покровский.

Больше от старушки мне ничего добиться не удалось, зато через сорок минут у меня были телефоны трех Александр Покровских. Увы, ни одна из них не была дочкой Елены Николаевны, проживавшей некогда на Петроградской стороне. В последней, безумной надежде, я разыскал телефоны двенадцати Сергеев Покровских, проживавших в Ленинграде. И на восьмом по счету звонке мне неожиданно повезло.

— Извините, можно попросить Сергея Покровского, — в очередной раз произнес я в телефонную трубку.

— Это я, — голос принадлежал мужчине лет сорока.

— Извините, я, кажется, ошибся.

— А кому вы звоните? — удивился мой собеседник.

— Да тут долго объяснять. Мне нужен Сергей Покровский, я не знаю его отчества, не уверен даже, что он жив. Вообще-то я разыскиваю Александру Сергеевну, его дочку.

— Подождите минутку, — замялся мой собеседник. — Это вы отца разыскиваете? Он давно уже умер. А Александра Сергеевна — моя старшая сестра. А вы, собственно, по какому делу?

Сердце мое забилось, на лбу выступил пот. Я что-то бормотал про семейные связи, просьбу умирающей бабушки…

15.

Дочка Елены Николаевны оказалась хорошо сохранившейся женщиной лет пятидесяти. Мама ее умерла в 1969 году — на год позже Александра Валериановича.

— Спасибо Вам большое, даже не верится, такое удивительное совпадение. — Александра Сергеевна взяла рукопись. — Жаль, что мама не дожила. Вы знаете, человек этот был у нас в семье легендой, мама о нем много рассказывала. Друг молодости, к тому же он был в нее безумно влюблен. Потом они потеряли друг друга во время гражданской войны, и Саша объявился в Ленинграде уже в конце двадцатых годов. А через несколько лет его арестовали. Для мамы это было трагедией. Она мне часто говорила, что у нее было две жизни — до его ареста, и после. Вы знаете, у нас хранятся старые фотографии. Чудом сохранились — маму же в начале блокады эвакуировали. Она с собой вещей почти не взяла, но фотографии в чемодан засунула. Хотите посмотреть?

Я почему-то сразу узнал его, худого, болезненного, в этом высоком, стройном красавце с удивительно правильными чертами лица. На Александре Валериановиче был студенческий мундир, а сам он смотрел в объектив, улыбаясь, сложив руки на груди.

— Я бы и сама в него такого влюбилась, — вздохнула Александра Сергеевна.

16.

Вскоре из Ленинграда пришло письмо.

«Дорогой Саша, — писала Александра Сергеевна. — Еще раз хочу выразить Вам свою признательность за то, что вы спустя много лет выполнили посмертную просьбу Александра Валериановича. Неожиданно пришло в голову — мы все-Саши, и Вы, и я, и он.