Человек с ружьем - [7]

Приведшие Кешку крикнули старику:

— Дядя Федот! Примай партизана!

Старик поманил Кешку к себе.

На поляну стали сходиться люди. Они подходили к человеку с ружьем и что-то рассказывали ему. А он, выслушав каждого, кивал головой и был чем-то доволен.

И здесь только услышал Кешка, как зовут этого человека с ружьем, у которого насмешливые и вместе с тем веселые глаза, у которого все лицо яснеет от сверкающей светлой улыбки:

— Товарищ Герасим!

Дядя Федот усадил Кешку у костра, налил ему в плошку похлебки и дал ломоть хлеба, круто посоленного крупной, хрустящей солью.

— Ешь, парнишка, ешь.

Кешка вдруг почувствовал, что он очень голоден, и с жадностью накинулся на еду. Старик глядел на него, дымя трубкой и качал головой.

С едой Кешка забыл про все недавно пережитое. Он чувствовал приятную теплоту во всем теле и только какая-то сладкая усталость охватывала его голову и клонила ко сну.

И словно сквозь сон видел он как подошел к костру товарищ Герасим, как сказал он что-то старику. Дядя Федот встрепенулся, шагнул к человеку с ружьем. И успел увидеть Кешка, что дядя Федот прильнул к товарищу Герасиму, что-то сказал ему и торопливо погладил по плечу.

А потом мягкая нежная пелена тихо накрыла Кешку и отодвинула от него куда-то за тридевять земель и лес, и костер, и вооруженных людей...

Проснулся он от какого-то непривычного шума. Кругом надвинулись сумерки. Костер догорал. Дядя Федот стоял вдали черною тенью, неподвижный, застывший.

Кешка услышал какие-то гулкие дробные удары, какой-то мерный треск, какой-то гул. Все это шло со стороны Максимовского.

— Дяденька, что это!? — вскочил Кешка и подбежал к старику.

— А, проснулся! — Старик на мгновенье оглянулся на Кешку, а затем снова обернулся туда, откуда разростались, крепли и зловеще усиливались звуки. — А это, паренек, стреляют! Наши пошли белых выбивать из деревни. Слышишь — залпами бухают — это наши. А вот тарахтит — это пулемет. Им белые орудуют... Три у них было пулемета-то, да два-то мужики попортили... Слышишь, слышишь, как жарят!..

Кешка слушал и его охватывал страх. Он слышал, как усиливалась пальба, как сливались в сплошной грохот ружейные залпы и безостановочный треск пулемета.

Внезапно над лесом сверкнула светлая полоса, словно зарница. Раздался сильный гул. Дядя Федот крякнул и довольно засмеялся.

— Ага! Это наши у белых патроны подожгли! Молодчага товарищ Герасим! Ловко он все это удумал!

На место погасшей зарницы над остриями лиственей и елей заколыхалось зарево, которое стало быстро расти.

— Дяденька! — в испуге крикнул Кешка, — это Максимовское наше горит!.. Гляди-ка, занялось!..

Старик покрутил головой. Зарево охватило полнеба. Багровые полосы зловеще вплелись в белый отблеск пожарища.

Пальба усиливалась...

VIII

Дядя Федот вдруг засуетился. Он порылся в куче вещей, прибранных к сторонке, вытащил какую-то сумку, надел ее на себя, подобрал ружье и патронташ. Затоптал потухавший костер и, выколотив, сунул свою трубку за пазуху.

— Ты куда, дяденька? — испуганно спросил его Кешка.

— Туда, паренек, надобно мне... к ребятам. Вишь, оказия какая там пошла... Нужно и мне туда податься...,

— Я пойду с тобой, дяденька! — в голосе у Кешки зазвенели слезы. — Я пойду!?

— Куда ты! Еще убьют тебя!

— Я пойду... я пойду, дяденька!

Кешку охватило какое-то болезненное нетерпение. В его голосе прорывались рыдания.

Дядя Федот покрутил головой и задумчиво сказал:

— Да и впрямь — не оставлять тебя, куренка, одного... Пойдем, коли судьба тебе такая...

Они пошли навстречу зареву, навстречу грохоту сраженья.

И с каждым их шагом вперед пальба становилась слышней и оглушительней, и с каждым шагом зарево разгоралось ярче и багровее...

Они долго шли, молчаливые, слушающие, чего-то ждущие. Вдали засветлела знакомая Кешке поляна. За нею лес, озаренный заревом. А там, совсем близко, деревня, и в ней бушующий огонь, выстрелы, грохот и кровь...

Лес словно ожил. Верхушки деревьев, облитые трепетным светом, казались живыми. Чудились новые шорохи и шопоты меж стволами, у травы. Гул перестрелки, долетая сюда, рассыпался на тысячи неуловимых, колеблющихся, блуждающих звуков. Словно вылезли из тайных недр леса его темные невидимые обитатели и теперь бродят от ели, к ели, от листвени к листвени, стелются по земле, ползут отовсюду, сходятся, расходятся и шепчут, перекликаются, тихо смеются...

Кешка жался к дяде Федоту и пугливо озирался кругом. Он слышал лесные шорохи, и его маленькое сердце вздрагивало от испуга.

Вдруг в шорохи и шопоты леса вплелся новый звук. Где-то совсем близко кто-то простонал.

Старик приостановился. Послушал. Стон повторился.

— Кто тут есть живой? — глухо спросил дядя Федот.

— Помогите!.. Кровью изошелся...

Совсем недалеко, в стороне, прислонившись к дереву, чернел кто-то.

— Чей ты? — наклонился над раненым дядя Федот.

Зарево вспыхнуло ярче, отблески его поползли от вершин вниз и озарили дядю Федота и раненого, и Кешку.

— Дядя Федот! — радостно встрепенулся раненый. — Вот какой мне фарт.... Перевяжи-ка меня чем ни на есть... Ишь, кровь как хлещет... Совсем я замирать стал.

Дядя Федот узнал раненого, расстегнул свою сумку, вытащил из нее бинты, и стал неуклюже по-мужицки перевязывать окровавленную рану.