Человек с большим будущим - [67]

– Наверное, это вы произвели арест?

– Капитан Уиндем, – представился я, пожимая доктору руку. Мне показалось, что вместо руки я держу рыбину – вялую, холодную и влажную на ощупь.

– Счастлив познакомиться с вами, капитан, – воскликнул он и указал на своего пациента, распростертого за занавеской: – Как я понял, вы спасли ему жизнь!

Тут он ошибался. Ничего подобного я не делал. Я всего лишь отсрочил казнь. Его повесят. И позабочусь об этом я, если, конечно, подразделение «Эйч» даст мне время выдвинуть обвинение. Если нет, тогда они сами его убьют. В любом случае он покойник. Но я не собирался отдавать своего пленника подразделению «Эйч» без боя. Хотя, честно признаться, предпочел бы этого боя избежать, и для этого мне требовалась помощь ни о чем не подозревающего молодого доктора.

– Сомневаюсь, что опасность миновала, – сказал я.

– Что? – не понял доктор. – Уверяю вас, капитан, угрозы для жизни нет. Он должен быстро пойти на поправку.

– Я хочу сказать, доктор, что держать его здесь опасно. Товарищи могут попытаться его отбить.

Лицо доктора Бёрда и раньше не отличалось румянцем, но теперь побелело окончательно.

– Но вы же поставили вооруженную охрану! – пролепетал он. – Не сунутся же они сюда?

– Надеюсь, что нет, но кто знает. Они, доктор, люди отчаянные. Я бы меньше всего хотел, чтобы кто-нибудь устроил перестрелку в больнице. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы он содержался на Лал-базаре. Там мы сможем обеспечить безопасность. И остальным вашим пациентам ничто не будет угрожать.

Доктор взволнованно потер свои влажные руки. Эта их врачебная клятва наверняка повелевала ему оставить Сена в больнице. В конце концов, врач должен заботиться о здоровье пациента. Но в нынешнем случае пациентом был террорист, и его присутствие ставило под угрозу жизни других пациентов, не говоря уже о собственной жизни доктора. В итоге победил разумный эгоизм.

– Его можно будет перевезти через час или два, – сказал он. – Но с ним поедет врач из моей команды, и вы должны обеспечить ему условия для восстановления сил.

– Все, что угодно, доктор.

Через час мы с Сеном снова оказались в санитарном автомобиле. На этот раз ехать было недалеко – до камеры в подвале на Лал-базаре. Планировалось, что доктор-индиец останется с охраной и будет навещать заключенного каждые полчаса. Только теперь, когда Сен был благополучно водворен в камеру и взят под надежную охрану, я решил, что пора вернуться в «Бельведер».

Когда водитель полицейского автомобиля высадил меня у пансиона, мои часы показывали половину второго, так что было, наверное, чуть больше четырех. Пансион стоял погруженный во тьму. Никто из его обитателей не проснулся от звука нашего мотора. Мы, правда, перебудили рикша валла на углу площади. Салман начал было подниматься с циновки, но я жестом показал ему, что он может спать дальше.

Я вошел, тихо запер входную дверь и поднялся к себе. Не зажигая света, выпутался из мокрых лохмотьев и оставил одежду валяться на полу. Здоровой рукой налил себе солидную порцию виски и залпом выпил. Я чувствовал, что заслужил это. Другая рука снова разболелась. Я прикинул, не выпить ли еще, чтобы заглушить боль, но вспомнил, что у меня есть кое-что получше. Достал стеклянный пузырек с таблетками, которым снабдил меня доктор Рао, отвинтил крышечку и осторожно вытряхнул два белых как мел кругляшка. Подумал, не проглотить ли оба, но по здравом размышлении положил второй обратно в пузырек. Доктор выдал мне очень скромный паек. Каждая таблетка была на вес золота, придется экономить, чтобы протянуть, пока не найду другой источник, – или, что еще лучше, не получу новый рецепт. Я сунул таблетку в рот и запил глотком виски.

Двадцать один

Суббота, 12 апреля 1919 года

Меня разбудило так называемое пение птиц. На самом деле это скорее был жуткий шум – девять частей ора и скрежета на одну часть нормальных звуков. В Англии утренний птичий концерт нежен и мелодичен, поэты, услышав его, приходят в восторг и разражаются лирикой о жаворонках и воробушках в небесной лазури. И длится он, к счастью, недолго. Бедные создания, угнетенные холодом и сыростью, споют пару тактов, убедятся, что все еще живы, и переходят к другим насущным делам. В Калькутте все иначе. Здесь нет никаких жаворонков, только здоровенные, толстые, вонючие вороны, которые начинают орать с первым лучом солнца и гомонят часами без перерыва. Никто и никогда не воспоет их в стихах.

У меня ныло все тело, а малейшее движение отзывалось резкой болью. Я потянулся за бутылкой виски на полу, но умудрился ее опрокинуть. Бутылка укатилась под кровать. Я выругался ей вслед, лег обратно, вздохнул и закрыл глаза, надеясь, что тот, кто решил отрабатывать подачу на моем черепе, немного уймется. Я всерьез раздумывал о том, не пролежать ли весь день без движения. Искушение было сильным – вот если бы еще вороны заткнулись!

Но приходилось думать о Сене, который лежал сейчас в камере на Лал-базаре. Я выволок себя из кровати, дохромал до умывальника, плеснул на голову тепловатой воды и уставился на бродягу с мятым лицом, который глядел на меня из зеркала.