Человек с большим будущим - [41]

– Итак, господа, – оживленно сказал доктор, – приступим?

Для начала он разрезал одежду Маколи огромными ножницами, действуя мастерски и увлеченно, как портной, работающий с манекеном. Когда одежда была снята, принялся за дело: измерил тело, перечислил стандартные характеристики – рост, цвет волос, отличительные признаки, – а помощник все это, как положено, записал. Затем доктор методично описал раны Маколи, начав с отсутствующего глаза и продвигаясь вниз. По мере рассказа он указывал соответствующие места фотографу, а тот делал снимки крупным планом.

– Неглубокая рваная рана на языке, небольшие кровоподтеки и изменение цвета вокруг рта. Резаная рана с четкими границами на шее, нанесенная, по всей вероятности, ножом с длинным лезвием, умеренно острым. Рана имеет пять дюймов в длину, начинается на два дюйма ниже угла нижней челюсти, чистая, слегка отклоняется вниз, артерии перерезаны.

Он перешел к груди:

– Глубокая колотая рана, три дюйма в ширину. Тоже, по всей видимости, нанесена ножом с длинным лезвием. Насколько можно судить, задето легкое.

Он осмотрел руки Маколи:

– Никаких порезов, которые говорили бы о том, что жертва оказывала сопротивление.

Банерджи, стоящий слева от меня, издавал какие-то странные звуки. Я оглянулся. Молодой сержант чуть слышно нашептывал какие-то языческие мантры. Он был смертельно бледен.

– Это ваше первое вскрытие, сержант?

Он робко улыбнулся:

– Второе, сэр.

Как неудачно. Второе обычно самое трудное. Первое тоже ужасно, но там слегка спасает новизна. Ты пока не понимаешь, что тебе предстоит. Во второй раз не спасает уже ничто. Ты точно знаешь, чего ожидать, но все еще к этому не вполне готов.

– Как прошло первое?

– Мне пришлось выйти на середине.

Я кивнул:

– Отличная работа, сержант.

Я заметил, что он покраснел, но у меня привычка дразнить подчиненных. Своего рода комплимент.

Доктор Агнец приступил к омыванию тела. За работой он напевал низким баритоном, словно какой-нибудь жрец-инка, освящающий жертву, прежде чем вырезать ей сердце. Затем, взяв нож, он произвел разрез от горла до брюшной полости. Крови почти не было. Доктор раскрыл грудную клетку и стал извлекать основные органы один за другим. Со стороны Банерджи я почувствовал какое-то странное движение. Невозможно указать на одну конкретную деталь, которая переполняет чашу человеческого терпения, это всегда сочетание впечатлений. Звуки и запахи сливаются воедино, нарастают зловещим крещендо. Банерджи прикрыл рот рукой, развернулся и поспешил на выход.

На нескольких первых вскрытиях меня выворачивало наизнанку. Не знаю точно, почему, ведь в каком-то смысле это не так уж сильно отличалось от того, что можно видеть на бойне. И все же что-то в нас восстает, противится тому, чтобы стоять и смотреть, как прежде живое существо превращают в груду мяса. Но человек ко всему привыкает. Это одно из наших самых главных умений. Естественные реакции можно отключить или, как в моем случае, разрушить. От них ничего не останется, если года три подряд наблюдать, как расчленяют людей. Я завидовал реакции Банерджи. Точнее, завидовал тому, что он еще был способен реагировать.

Я задержался еще на несколько минут, наблюдая, как работает доктор – тихо и умело, словно его действия были столь же обыденны, как труд зубного врача, удаляющего зубы. Пока он делал свое дело, я пытался представить себе, как все могло произойти. Кровоподтеки вокруг рта, нет порезов на руках, говорящих о том, что Маколи защищался. Видимо, убийца подошел к нему со спины. Напал неожиданно. Вероятно, зажал ему рот, чтобы тот не кричал. А потом перерезал горло, судя по брызгам крови на месте преступления.

Но одно обстоятельство мне никак не удавалось объяснить. Убийца явно знал, что делал. Удар, нанесенный уверенной рукой, перерезал артерии и трахею. От такой раны Маколи должен был умереть меньше чем за минуту. Тогда откуда вторая рана? Зачем его ударили в грудь? Убийца должен был понимать, что Маколи не жилец. Зачем тратить время на второй удар?

Этот вопрос перекликался еще с одной загадкой, которая не давала мне покоя. Записка. Зачем сминать ее в комок и запихивать Маколи в рот? Ведь если убийца хотел высказать свои политические убеждения, то гораздо логичнее было бы оставить ее на виду. Сперва я было решил, что это сделали, чтобы она ненароком не потерялась, но теперь начал сомневаться.

Я увидел все, что хотел. Все остальное, что могло бы представлять интерес, будет в отчете о вскрытии. Я развернулся и направился к выходу – искать Несокрушима. Нашел я его на ступенях здания колледжа: сержант сидел, обхватив голову руками. Я сел рядом и предложил ему сигарету, а вторую достал для себя. Он с благодарностью согласился и взял сигарету дрожащей рукой. Минуту мы сидели молча, следя за кольцами дыма.

– Потом будет проще? – спросил он.

– Да.

– Не уверен, что когда-нибудь смогу к этому привыкнуть.

– И это не так уж плохо.

Я докурил и щелчком отбросил окурок. Судя по виду Банерджи, он все еще не оправился от потрясения. Нехорошо. Я хотел, чтобы он собрался с мыслями, а для этого лучше всего было занять его работой. Мы вели расследование двух убийств, причем мотив одного из них я не мог установить, а для другого мотивов было с избытком, но пока ни одна версия меня не устраивала.