Человек, проходивший сквозь стены - [33]

Он направился к двери; не колеблясь, резко толкнул ее, открыл почти настежь. Но едва он переступил порог, как с криком ужаса попятился назад. Навстречу ему из-за двери, за которой она скрывалась, со странным писком, в котором было что-то человеческое, прыгнула огромная, больше его ростом, птица.

Глядя на улепетывавших друзей, Фриула тоже побежал что есть духу, ни разу не обернувшись — назад. На пороге с птицей в руках появился старик и, пискнув еще раз вслед убегавшим школьникам, вернулся в лавку.

Фриула, летевший подобно снаряду, догнал остальных за поворотом. Никто из мальчиков не вспомнил о траншее, которую они четверть часа назад перешли по доске. Траншея была за поворотом, метрах в трех от него. Рожье заметил яму, лишь когда очутился на самом ее краю. Он попытался было остановиться, но под напором следовавших за ним не смог устоять, а тут еще подоспел Фриула на такой скорости, что столкнул в яму и тех, кто пытался сохранить равновесие, и сам упал вслед за ними. Траншея имела почти два метра глубины, а замерзшая земля была твердой как камень.

В ожидании Антуана Жермена растопила печурку и ради экономии поддерживала лишь маленький огонек. Комната была совсем крошечная, но прогреть ее было нелегко. Окно мансарды закрывалось неплотно, и сквозь щели в комнату проникал холодный воздух. А когда дул северный ветер, его завывания раздавались между крышей и наклонной стеной, обшитой дранкой и покрытой тонким слоем штукатурки. Жермена Бюж сидела на одной из двух маленьких железных кроватей, которые вместе с садовым столиком, деревянным стулом, чугунной печкой и несколькими ящиками из-под мыла составляли всю меблировку комнаты. В немом оцепенении она не сводила глаз с пламени керосиновой лампы, служившей ночником.

Было уже половина седьмого, и она не на шутку встревожилась. Антуан никогда не задерживался, если знал, то мать ждет его, а сегодня она еще и предупредила сына, что вернется домой не позже пяти часов. Несколько аз она выходила на лестничную площадку в надежде услышать шаги Антуана и хоть на минуту сократить тревожное ожидание. В конце концов она оставила дверь полуоткрытой. Вдруг она услыхала в окно, что кто-то зовет ее. Из глубины узкого двора гулко, словно из колодца, до нее донесся голос консьержки: «Эй! Бюж…» Обычно консьержка так вызывала Жермену, когда какая-нибудь дама приходила нанимать ее для уборки, но не решалась взбираться на седьмой этаж, боясь заблудиться в этих трущобах.

В привратницкой Жермену ожидал полицейский, беседовавший с консьержем. При виде его Жермена поняла, что дело касалось Антуана, и все существо ее сжалась от ужасного предчувствия. Ее появление было встречено молчаливым сочувствием.

— Вы мать Антуана Бюжа? — спросил полицейский. — С вашим сыном произошел несчастный случай, но думаю, что мальчик не очень серьезно пострадал. Вместе с другими детьми он упал в канализационную траншею. Я не знаю, какая там глубина, но земля промерзла и стала очень твердой. Вашего сына отвезли в больницу Бретонно. Может быть, вы еще сегодня сумеете повидаться с ним.

На улице Жермена сняла фартук, свернула его и сунула под мышку, предварительно вынув из кармана кошелек и носовой платок. Ее первым побуждением было взять такси, но затем она благоразумно решила, что с большей пользой истратит эти деньги на Антуана. Не чувствуя ни холода, ни усталости, она прошла всю дорогу пешком. К ее страданиям не примешивалось ни капли возмущения, и, думая об Антуане, об их жизни в мансарде, она считала, что теперь расплачивается за эти годы счастья, которые похитила у своей судьбы. В этом была ее вина, и теперь, когда наступил час расплаты, несчастье все поставит на свое место.

«Этого надо было ожидать, — думала она, — я была слишком счастлива».

В больнице ее провели в зал ожидания, где уже сидели четыре женщины и трое мужчин, занятые оживленным разговором.

С первых же слов, которые она услышала, Жермена поняла, что это были родители других пострадавших детей. К тому же она узнала мадам Фриула, невысокую черноволосую женщину с грубыми чертами лица, которая держала бакалейную лавку на улице Рамей, куда Жермена иногда заходила за покупками. Она невольно почувствовала робкое желание подойти к остальным и узнать подробности происшествия, но никто не обратил на нее внимания, если не считать мадам Фриула, которая смерила неприязненным взглядом эту женщину, не имеющую ни приличного пальто, ни мужа, — поскольку у нее не было обручального кольца.

Жермена села в сторонку и прислушалась к разговору, из которого она ровно ничего не поняла, так как все эти люди знали о том, что произошло, не больше нее.

— Ума не приложу, как это могло случиться, — сокрушался отец Нодена, молодой человек в голубой форме кондуктора метро.

— Первым узнал обо всем мой муж, — сказала мадам Фриула, повышая голос, чтобы Жермена ее услышала и поняла, что уж она-то, мадам Фриула, никак не принадлежит к одиноким женщинам. — Он пошел было за машиной в гараж, но я сказала ему: «Не ходи, я поеду туда на такси». Нельзя же оставлять магазин.

Каждый в свою очередь рассказывал, каким образом ему стало известно о несчастье. Послушав их несколько минут, Жермена уже знала фамилии родителей, собравшихся в этой комнате. Все они были ей хорошо знакомы, ведь она так часто слышала их от Антуана. С почтительным восхищением рассматривала она этих Ноденов, Юшменов, Рожье. Ей казалось, что несчастье как-то сроднило ее с ними, хотя она ясно сознавала пропасть, лежащую между ней и этими людьми; у каждого из них была нормальная семья, хорошая профессия, родственники, удобная квартира. Они по-прежнему не замечали ее присутствия, но она и не думала на них сердиться и была даже признательна им за их сдержанность. Ее, правда, немного пугала мадам Фриула, которая время от времени бросала на ее тщедушную фигурку неприязненные взгляды. Она смутно угадывала причину этой неприязни и могла бы без труда отдать себе в этом отчет, если бы тревога за судьбу сына не поглощала все ее мысли. Жизненный опыт научил ее тому, что многие дамы, стоящие выше ее по положению, подобно мадам Фриула, не терпят, когда обстоятельства вынуждают их быть на равной ноге с бедняками. Бакалейщица с улицы Рамей была уязвлена в своем эстетическом чувстве гармонии социального строя. Эта солидарность с особой, которая, совершенно очевидно, прижила ребенка вне брака, рождала в ее голове самые ядовитые подозрения. Она была коммерсанткой, да еще владелицей машины. И разве могла она верить в добродетель людей такого сорта? Однако она решила завязать разговор: