Человек под маской дьявола - [10]

— Анни. — тихо назвал он мое имя. Он впервые назвал меня по имени. — Я не хотел сделать тебе больно… Прости… С завтрашнего дня, ты можешь спокойно передвигаться по городу.

Он протянул мне какую-то бумагу, увенчанную пафосным гербом и чужими печатями, и вышел. Что это было? Жест проявления милосердия? Нет! Таким образом он просил у меня прощения, намекая на незаслуженно оказанное доверие. Он ушел, а я долго стояла перед дверью, не зная как его понимать…

5. Сестра.

И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете, долго бывает важным.

(Э.Ремарк «Триумфальная арка»)

На следующий день, когда Генрих с самого утра уехал по своим делам, я решила выйти в город. Я мечтала напиться неожиданной свободой. Мне было интересно, что же теперь творится в оккупированном Смоленске? Как живут люди? И самое главное — я мечтала отыскать свою сестру. Почему-то мне казалось, что я смогу найти ее в нашей квартире.

Я шла по улицам города, пряча глаза от наглых взглядов ухмыляющихся немцев. Я смотрела на людей, в оборванных одеждах, грязных, голодных, тех, кто сумел выжить после взятия города. Иногда попадались группы людей, на рукавах и спинах которых мелькали обрывки желтой ткани, изображающие звезду. Так немцы отмечали презренных своему хозяину евреев. Я шла и с ужасом вдыхала пыль и пепел оставшийся после разрушенных домов и зданий. Первым делом я отправилась на нашу квартиру, но застала там только одинокую фасадную стену, которая светилась зияющими дырами вместо окон. В том окне, что когда-то было нашим домом, я увидела обгоревший кусок занавески, которую когда-то шила наша мама. Некогда белая, с нежно пурпурными цветами, она стала словно символом позора и падения, всего того, чем прежде гордилась наша страна.

Простившись навсегда с местом, которое стало нам временным пристанищем, я направилась к госпиталю, вернее к тому месту, что прежде называлось госпиталем. После взятия города, немцы подорвали здание, где прежде мы спасали жизни, оставив только груду камней. Я обошла вокруг развалин, в страхе искусывая в кровь губы. Среди массы убитых солдат, что прежде охраняли наш госпиталь, я узнала того самого, что однажды дал мне папиросу. Узнала и того, что смущаясь и стараясь скрыть свою симпатию, часто заглядывался на мою сестру. Мы все знали о его тайной страсти, но сам он никогда в этом не признавался. Я сдерживала слезы, боясь расплакаться, и все бродила в развалинах в поисках сестры. Я боялась увидеть ее мертвой. К моему счастью, ее нигде не было.

Мне даже показалось, что дышать стало легче. Ведь если немцы поймали ее и доктора Измайлова, то вряд ли потащили бы куда-нибудь в другое место, для того чтобы убить… как я была наивна… я совсем не знала этого мира… мира нового, утопленного в крови и ненависти. Идеального мира создаваемого беспощадной рукой нацистов.

По дороге домой, я случайно столкнулась с группой людей, расчищающих дорогу. Хилые, слабые, едва живые, женщины, старики и дети, прилагая все свои силы, поднимали огромные обломки разрушенных зданий и относили их в сторону. Обходя одного старика, я случайно, спиной, толкнула девушку, только склонившуюся за камнем. Она тихо ухнула и едва не упала. Я успела обернуться и поймать ее за руку. Она подняла голову и я с трудом узнала в ней Сару Измайлову. На лице Сары хранился отпечаток недавних издевательств и побоев, у края глаза четко синел свежий след от окурка, губа привспухла и кровила, а на щеке белел едва заживший шрам.

— Сара! — радостно воскликнула я, щупая ее руку.

— Анечка, — растянулась она в улыбке, хватая меня второй рукой. — Как ты, душа моя? Где ты?

Я заметила на плече у Сары отличительную эмблему, желтую звезду. Я никогда не думала о том, что она и ее семья евреи. Мне было все равно. Никто прежде не выделял их из толпы. В первую очередь, все они были — людьми. Я осторожно коснулась рукой грязной тряпки, мне так захотелось сорвать с нее этот позорный и уничтожающий знак. Но я поняла, что могу навлечь беду на нас обеих.

— Как ты живешь? — осторожно спросила я.

— Как еврейка. — С усмешкой ответила Сара и бросила злобный взгляд на прогуливающихся рядом немцев.

Слезы застыли у меня в горле.

— Что они делают с вами?… разве так можно?… Сара… скажи мне, что происходит в этом мире?…

Сара притянула меня к себе и заботливо погладила по голове.

— Тише… не плачь. Ты ничего не изменишь. Все уже решено.

Я отстранилась от нее.

— Что решено? О чем ты говоришь? Скоро придут солдаты и они спасут вас! — с надеждой воскликнула я.

— Никто не придет, Аня. Они бежали, и говорят, что всех кто оставил Смоленск, арестовали. Возвращаться уже некому. Ты ведь помнишь, что те, кто попадает к ним, обратно не возвращаются. Все кончено, Аня. Никто не придет нас спасать. Все кончено. В Германии евреям не жить, это все знают. Надо было бежать, надо было заставить отца… чего он добился… глупец!

— Сара, отец! — вспомнила я. — Где твой отец! Когда я видела его в последний раз, Соня была с ним. Где они?

Сара посмотрела на меня взглядом, с которым мы обычно сообщали родственникам погибших дурные новости. Сердце мое похолодело и кровь, будто застыла в жилах, я крепко схватила ее за руку и затаила дыхание, ловя каждое ее слово.