Человек плюс машина - [11]

Я должен сказать здесь, что я, конечно, безусловно и на все 100 % верю М. П., но все же больше еще верю О. Г., хотя О. Г., даже если бы он мог распрямиться и стал бы на цыпочки, да еще подпрыгнул, едва ли достал бы до плеча М. П. Ибо главное в таких делах, известно, не столько грубая физическая сила, сколько дух! Меж тем М. П. при всей своей чудовищной силе и громогласности был, в сущности, человек мягкий, и агрессивность у него была, так сказать, абстрактно-теоретического свойства, тогда как О. Г. действительно отличался изрядной суровостью и, по рассказам, смолоду был, что называется, «легок на руку». Говорят, случалось ему потчевать нерадивого аспиранта своею клюкою с монограммой, мог он и запустить в строптивого оппонента для вящего убеждения тяжелой монографией и т. д. Я допускаю, что отчасти это преувеличено, легенды. Но вот история, которую, клянусь, я услышал чуть позже на этом же банкете от самого Опанаса Гельвециевича лично. Вызывают О. Г. на «самый верх». Говорят: «Хотим назначить вас послом. (Почему вдруг его послом, куда послом, не знаю, О. Г. не открыл.) Справитесь ли? Работа трудная». — «Справлюсь, — отвечает О. Г. — Трудностей я не боюсь! Боюсь только своего характера. У меня такой характер, что я, если что не по мне, могу ведь и в морду!» Ну, уж после этого вопрос о назначении как-то сам собою отпал. (Дело было, кажется, еще при старом режиме — Лорис-Меликов, Нессельроде, царская бюрократия.)

Вернемся, однако, к событиям на банкете. Опанас Гельвециевич попросил слова, конечно же, сразу за Михайлой Петровичем и сказал (видно, еще за столом мысли его приняли кроме всегдашнего конского, еще и то направление, которое столь полно выразилось в истории с назначением).

— Есть прекрасные строки, — сказал О. Г., — э-э… там какой-то волею небес… э-э, рожден под гнетом службы царской… Да-да, именно так. Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес, у нас он офицер гусарский!.. Да, друзья, такая судьба ждала нашего Ивана Ивановича, как и многих других передовых людей того времени. Не то теперь! Теперь Иван Иванович — наш замечательный ученый, доктор наук, без пяти минут член-корреспондент нашей замечательной академии!..

Многие поперхнулись и выпучили глаза, не умея взять себе в толк, как это Иван Иванович, родившийся десять лет спустя после свержения самодержавия, оказался бы в гусарских офицерах. Придя в себя, все закричали: «Ура! Ура передовым людям нашего и того времени! Будь она проклята, тяжкая доля гусарского офицера! Виват академиа!» и проч.

Но тут поднялся Эль-К, и все приумолкли, всех живо заинтересовало, какова будет его реакция на директорское заявление. Но Эль-К выглядел так, словно ничего не произошло: знакомая ослепительная улыбка, точные и элегантные движения, неотразимый взор серых глаз. Женщины прошептали восхищенно: «Сероглазый король!» — но какой-то тайный завистник (у кого их нет-то) им в ответ зашипел: «Манекен! Чисто манекен!» Ну, быть может, если присмотреться, в улыбке у Эль-К сейчас и впрямь было что-то застывшее; но в тот момент я счел, что это, быть может, и домыслы — ну, выпил человек больше обычного (Михаила Петрович требовал, чтобы наливали обязательно в фужеры и пили до дна), устал, мало ли?

— Когда мы, — начал тост Эль-К, — впервые высказали саму идею Системы, было много возражений. Я полагаю, что большинство возражавших… упрямилось… хм… со страху! — (Робкие, удивленные смешки в зале: куда клонит?) — Наши дорогие коллеги боялись, как бы автомат не вытеснил человека. Я их хорошо понимаю. Они тревожились и радели о сохранении творческого статуса человека, о том, чтобы в соседстве с безжалостным роботом не захирело вдохновение, чтобы не погибло заключенное в прокрустово ложе машинных программ величайшее благо, дарованное человеку, — воображение! Это большая реальная проблема, друзья! В каком-то смысле эти люди правы, правы! Об этом нужно думать, и этого можно бояться! Потому что среди нас, увы, есть и такие, которые не скрывают своего торжества: «Ура! Машина будет открывать законы, а мы будем стричь купоны!» — (Смех.) — А есть и такие, которые вообще отрицают и творчество, и вдохновение. Для них эти таинственные и чудесные проявления — не более чем результаты физико-химических процессов, которые — дайте только время! — вполне можно будет продемонстрировать на той же вычислительной машине!.. Здесь много говорили что-то там такое о Моцарте, о музыке… — (Присутствующие переглянулись.) — Так вот… эти люди, — продолжал Эль-К несколько напряженно и без улыбки, — эти люди напоминают мне скорее Сальери! Они музыку хотят разъять, как труп! Поверить алгеброй гармонию!.. — (За столом быстрый ропот и тишина.) — Но нет, друзья! — Эль-К засмеялся и широко повел рукой. — И те и другие не правы! Ваши обоюдные претензии напрасны! Потому что мы вступили в принципиально новую эпоху, когда Сальери и Моцарты сидят как добрые друзья за одним столом! — (Голоса: «Они и прежде сидели!») — Я имею в виду, что противоречия между ними, как говорится, носят сегодня неантагонистический характер! Каждому свое! Человеку — воображение и вдохновение, машине — длинные и скучные расчеты, облегчение тяжелого труда исследователя. Моцарт и Сальери останутся на сей раз друзьями навсегда! Итак, за творчество, за вдохновение! Но и за машинную логику! За дружеский союз, связующий Моцарта и Сальери!..