Человек планеты, любящий мир. Преподобный Мун Сон Мён - [29]

Обычно люди не любят ни вшей, ни блох. Но в тюрьме даже вши и блохи становятся хорошими приятелями, с которыми можно поболтать. Когда вы невольно обращаете внимание на ползущего клопа или блоху, вас может посетить мысль или идея, которую просто нельзя оставить без внимания. Мы никогда не знаем, каким образом и с помощью чего Бог захочет обратиться к нам. Поэтому нам следует быть начеку и принимать во внимание любые мелочи — даже клопов и блох.

Рисовое зернышко, ставшее дороже целого мира

Двадцатого мая, через три месяца после заключения в пхеньянскую тюрьму, меня перевели в тюрьму Хыннам. Я был преисполнен негодования и чувствовал стыд перед Небесами. Меня сковали наручниками с вором, чтобы я не сбежал, а затем нас посадили на поезд и отправили в путь, который занял семнадцать часов. Глядя в окно, я чувствовал, как из глубины души к горлу подступает нестерпимая горечь. Казалось невероятным, что мне приходится проделывать весь этот извилистый путь через реки и долины в качестве узника.

Тюрьма Хыннам представляла собой концентрационный лагерь, узники которого трудились на фабрике по производству удобрений. В течение двух лет и пяти месяцев я занимался там тяжелым принудительным трудом. Саму систему принудительного труда Северная Корея переняла у Советского Союза. Советское правительство, опасаясь за свою репутацию в глазах мирового сообщества, не могло взять и перебить тех, кто принадлежал к классу буржуазии или просто не был коммунистом. Для этого оно придумало особую меру наказания — принудительный труд. Людей жестоко эксплуатировали и принуждали к непосильному труду до тех пор, пока они не умирали от истощения.

Коммунисты Северной Кореи переняли советскую систему и стали приговаривать заключенных к трем годам принудительных работ; в реальности до окончания этого срока почти никто не доживал.

Наш день начинался в 4:30 утра. Мы строились на плацу, и нас обыскивали на предмет наличия запрещенных вещей, проверяя тело и одежду. Мы снимали с себя всю одежду, и она тщательно обыскивалась. Каждую тряпку выколачивали так, что на ней не оставалось и пылинки. Вся процедура занимала не менее двух часов. Лагерь Хыннам находился на морском побережье, и зимний ветер, словно стилет, кромсал наши голые тела.

После проверки нас кормили отвратительной пищей, и затем мы шли четыре километра до фабрики удобрений. Мы шагали туда колоннами по четыре человека, держась за руки с теми, кто шел впереди, и не имея права даже поднять головы. Нас сопровождал вооруженный конвой. Тех, из-за кого колонна отставала или кто размыкал руки с впередиидущим, жестоко избивали за попытку побега.

Зимой на дорогу наметало сугробы выше человеческого роста. Морозными зимними утрами, когда нам приходилось шагать через сугробы, достававшие до макушек, у меня начинала кружиться голова. Заледеневшая дорога была скользкой, как каток, а морозный ветер обжигал таким холодом, что волосы буквально становились дыбом. Даже после завтрака мы чувствовали себя обессиленными, и у нас подгибались колени. Тем не менее, нам приходилось проделывать весь путь до фабрики, едва волоча ноги. И я, плетясь по дороге в полуобморочном состоянии, твердил себе снова и снова, что я — сын Небес.

На фабрике нас ожидала гора удобрения, которое мы называли аммонием. На самом деле это был сульфат аммония — самое распространенное сельскохозяйственное удобрение. Проходя по конвейеру, этот порошок сыпался из желоба прямо в огромную кучу на пол, словно белый водопад. Вылетая из желоба, аммоний был очень горячим, и даже среди зимы над ним поднимались ядовитые испарения.

Порошок очень быстро остывал и становился твердым, как лед. Наша работа состояла в том, чтобы разгребать лопатами эту кучу и наполнять аммонием соломенные мешки. Эта куча более двадцати метров высотой звалась у нас горой удобрений. Около этой горы посреди огромной территории трудилось одновременно восемьсот или девятьсот человек, пытаясь урезать гору хотя бы наполовину.

Нас разбивали на бригады по десять человек, и каждой бригаде нужно было за день наполнить и погрузить 1300 мешков, то есть по 130 мешков на человека. Если бригада не справлялась с задачей, рацион ее членов урезался вдвое, поэтому все трудились так, словно от выполнения плана зависела их жизнь.

Чтобы перетаскивать наполненные мешки с большей эффективностью, мы сшивали их самодельными иглами из стальной проволоки. Иглы мы делали так: брали кусок проволоки и клали его на рельсы, пробегавшие через фабрику. Когда по рельсам проходила небольшая вагонетка с сырьем, проволока расплющивалась и становилась хорошей иглой.

Чтобы прорезать дырки в мешках, мы использовали осколки стекла, ради которых приходилось бить окна на фабрике. Наверное, охранники все-таки жалели нас, видя, в каких ужасных условиях нам приходится работать, потому что они не запрещали нам бить окна. Однажды, пытаясь перегрызть кусок проволоки, я сломал себе зуб. Даже сейчас можно увидеть, что один из моих передних зубов слегка обломан. Для меня это — незабываемое напоминание о тюрьме Хыннам.

Из-за непосильного труда люди истощались все сильнее — все, кроме меня. Я сохранял свой прежний вес в 72 килограмма, чем вызывал зависть у сокамерников. Я всегда отличался недюжинной физической силой. Но однажды я все-таки сильно заболел — судя по симптомам, это было что-то похожее на туберкулез. Эти симптомы держались около месяца, однако я не пропустил ни дня работы на фабрике. Я знал, что если не приду, ответственность за мою часть работы ляжет на остальных членов бригады.