Человек на балконе - [57]

Hope you can come,

Isabelle

Что же имелось в виду под слишком громкой музыкой? Звучало все немного странно, в особенности из уст сорокапятилетней женщины, матери двоих взрослых дочерей, недавно разведенной и, соответственно, наверняка отчаявшейся. Муж Изабель, французский экспат, занимающий крупную руководящую позицию в городе грез Алматы, встретил на своем пути юную казахскую девушку, потерял из-за нее голову и бросил семью ради новоявленной любви. Изабель осталась в Казахстане до конца учебного года, чтобы дочки закончили свои курсы в экспатовской школе и получили необходимые академические кредиты.

Все мы играем во Вселенной определенные роли. Но когда жизнь бьет нас поленом по голове, выбрасывая на холодную социальную обочину, роли наши смещаются, становясь гораздо более выразительными и резкими. Я не знал, через что прошла Изабель, расставшись со своим мужем, но взглянуть на раздавленное человеческое существо представлялось мне весьма интересным, кинематографичность этой трагедии упустить я никак не мог.

Поднявшись по лестнице, я нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Изабель, но в облике, который тяжело было сопоставить с ее обыкновенным повседневным видом. Если в прошлом она походила на тихую учительницу старших классов школы, с острым носом, вязаными кофтами и немытыми волосами, то сейчас передо мной стояла светская львица в черном вечернем платье и безумным шиньоном на голове. Немного натянутая нервная улыбка не портила в общей сложности светящийся образ, и я вошел внутрь.

— Хай, спасибо, что пришел! Уже все в сборе, что будешь пить?

— Если празднование уже в разгаре, то я буду водку.

— Алкоголя мы закупили достаточно, но если будет не хватать, сбегаем в магазин.

Быстро же они перенимают местные привычки! Водки на заполненном бутылками столе я не нашел. Ром «Капитан Морган», «Гленфиддик», несколько разновидностей каберне совиньон. Я налил себе бокал южноафриканского и уселся на кресло разглядывать собравшихся вокруг людей. Люди были преимущественно седыми, в очках и разговаривали на иностранном языке. Водку никто не пил, брезговали, видите ли. Преподаватели английского, бесноватые француженки китайского происхождения, мясистые пузатые австралийцы. Весь цвет экспатовской пиздобратии. И еще было очень много индусов, причем не коричневых, как в «Миллионере из трущоб», а неприятных иссиня-черных. Именно эти представители второй азиатской расы и играли ту самую «громкую музыку» в своем фирменном стиле «динга-динга» и неистово под нее танцевали.

Предыдущий день прошел более или менее ровно. Я все не мог выкинуть из головы Лейлу. Когда-то, когда мне было пятнадцать лет, и я зачитывался Жюлем Верном, я был влюблен в нее, в Лейлу, подружку моей старшей двоюродной сестры. Она представлялась мне тем самым объектом безудержного вожделения, гордым и неприступным. Сколько спермы было пролито мной, одним в постели, подростковыми ночами в непрерывных мыслях о ней! И вот на Новый год, одиннадцать лет спустя, я встретил ее в диско-баре в образе пухлой, повзрослевшей женщины. Из облака пыли, окружающего прошлое, вдруг неожиданно выплыл ее забытый силуэт. Одиннадцать лет я не понимал ее лица. Теперь все было ясно. Выпив с ней бутылку JD, я отвел ее к себе и грубо выебал. Игра лица вдруг перестала меня интересовать. Сбылась детская мечта, но внутри оставалась лишь непонятная горечь.

— Давайте танцевать! — воскликнула подвыпившая Изабель, хватая меня за руку. В колонках играла индийская версия «Like a virgin» Мадонны.

— Ком, ком, летс дэ-э-энс, — радостно хлопал в ладоши подобревший индус.

Они выглядели такими счастливыми, эти дергающиеся в ритм индо-пакистанских мелодий тела, но почему же в квартире не присутствовала атмосфера праздника жизни? Морщинистые австралийцы дружно завели хоровод, но где-то за их мутно-пьяными зрачками виднелись проблески отчаянной боли от проебанной жизни. Они были старыми, одинокими, в чужой стране. Но больше всего мне было жаль Изабель. Ее мужчина ушел, и единственным выходом при подобном сумасшедшем повороте событий было вновь попытаться обрести свою молодость, окунуться в общество грязных развратных индусов, неистово пить и не отвечать на звонки. И вот она, в вечернем платье, исполняет свой последний взрывной танец, властно, на манер цыганки, размахивая руками и гордо, приподняв голову, пытаясь убежать от своих неурядиц. Притиснутый к столу позвоночником, я, тщеславно улыбаясь, внимал всему происходящему.

Какие-то порно-люди, подумалось мне, в своей наигранной открытости. Они напоминали потухшие неоновые витрины с шипящими проводами. Печальные гуляки, так рьяно ищущие тепла. И мы такие же, ничем не отличающиеся от них, пьяно танцующие на осколках собственной надежды. Мы — казахи, репаты, вернувшиеся из заграничных ссылок в родные пенаты и пытающиеся что-то изменить. Что мы можем изменить? Да ни хуя. Никто нам тут ни за что бороться никогда не даст. Да и за что бороться? За изменение национальных традиций? Люди хотят национальных традиций. За прогресс и модернизацию? Люди не хотят прогресса и модернизации. За отмену офисного рабства? Люди хотят быстрых денег и семейного благополучия. Нельзя бороться со страной, если она сама выбрала себе такой путь. Нельзя ее переделать против ее же воли. Алкаша невозможно вылечить, если он безумно желает бухать. Меня часто спрашивают: «Рашев, ты не любишь все казахское?»