Человек может - [85]

Лена стояла в проходе, опираясь рукой на спинку сиденья.

Пожилая женщина с тщательно завитыми седыми, чуть желтоватыми волосами, одетая в не по возрасту яркое платье, держала в руках газету и читала подвал. Лена прошла чуть вперед, чтобы видеть лицо этой женщины и следить за его выражением. Но выражение лица было недовольное, скучное, и Лена снова протолкалась назад, чтобы посмотреть, какое место она читает.

Когда-то, когда Лена еще училась в школе, газета казалась ей немыслимым чудом. Откуда, в самом деле, журналисты знают, сколько слов и даже букв должно быть в статье, чтобы она точно поместилась на назначенном ей месте? А если это можно подсчитать, то как можно написать статью, чтобы в ней не было ни одного лишнего слова?

Теперь она сама уже отлично умела сокращать статьи и, только заглянув в газету, могла точно сказать, сколько строк в каждом материале. Но когда она увидела свою статью — два подвала, как два крыла, размахнувшиеся на газетных полосах, ей это снова показалось чудом. Ей очень хотелось обратиться к женщине, которая читала газету, с вопросом — нравится ли ей статья. Хорошо бы заговорить. Конечно, не говорить, что это она ее написала. А просто спросить: «Не скажете ли вы, что это за статья?»

— Не скажете ли вы, что это за статья? — спросила Лена горловым, напряженным голосом.

— Какая?

— Вот эта. «О любви и… разводах».

— Не знаю, — сухо сказала женщина. — Что-то такое против разводов… Я ее еще не читала. Вот тут — интересная заметка о перестройке промкооперации…

Лена отвернулась к окну.

Ничего, — думала она, — эта женщина еще прочитает статью. И как все, кто ее читал, станет на одну или на другую сторону. Но если она и будет возражать, все равно ей придется еще и еще раз подумать об этом и определить свое отношение к любви, к браку, к разводам. А может быть, в чем-то она и переубедится… Нет, — думала Лена, — нет в мире дела более интересного, чем работа в газете. И мне — повезло. Мне очень повезло, что я журналистка…

Внезапно она напряглась. Ей показалось, что в окне троллейбуса, который прошел мимо, был Павел. Она поморщилась. В эти дни ей достаточно было увидеть рослого человека с коротко остриженными волосами на затылке, как ей казалось, что это Павел. Лена вспомнила, как перед фонтаном, похожим на большую, окрашенную серой масляной краской вазу для фруктов, ребятишки распевали: «Павлик-равлик, высунь рожки». Этот хорей звучал так призывно. Но хотелось ли этого же ей? Нет. Так лучше. Что она могла ему ответить?.. Они долго тогда шли молча. И уж лучше молчать, чем говорить неправду. Чем выдумывать. Чем принимать мимолетное за непреходящее. Лучше молчать, когда не знаешь, до сих пор не знаешь, сказала бы ты «да» или «нет».

11

Огонек прочертил в темноте медленную дугу и вспыхнул ярче. Павел стряхнул пепел.

Тахта, на которой он спал, стояла изголовьем к окну. В комнату с улицы падал красноватый свет — свет большого города, свет далеких электрических фонарей, а он лежал в темноте и курил последнюю папиросу. Это были пять минут, которые он оставлял себе, как бы ни хотелось спать.

По привычке он обдавал дымом огонек, и тот вспыхивал ярче, постепенно исчезая в клубящемся дыму, все больше подергиваясь пеплом.

— …Выйдем, — предложил Лубенцов. — Все равно тут дело не на час и не на день. А пока — посмотрим… Жалко, не сообразил с собой бинокля взять.

— Пойдем, — устало согласился Павел.

Спутник пролетал над их городом. Над Киевом. Яркая маленькая звездочка, которая быстро, ровню и уверенно чертила свой путь меж звездами. Его видели все: и Лубенцов, и Павел, и шофер, который остановил машину против их института и с подножки грузовика восторженно махал фуражкой вслед спутнику, и эти рослые девочки в коричневых платьях и белых передниках, и мальчики в нелепых форменных пиджачках.

Вот он двигался, пущенный в космос спутник. Газеты сообщили о новой победе человека над природой. Да, человек — может…

Но газеты ничего не рассказали о том, сколько неудач выпало на каждую удачу. Сколько людей не спало ночами, как не спит сегодня он, Павел, и искали ошибку и не могли найти. Интересно бы хоть приблизительно узнать, сколько они перепробовали вариантов.

— Я подсчитал, — грубовато и вместе с тем осторожно сказал ему Лубенцов.

— Что? — не понял Павел.

— Подсчитал все варианты. Если бы в нашем промоторе были две составные части, A и B, то они могли бы дать две комбинации: AB и BA; если бы было три части, то таких комбинаций можно получить шесть. Но при десяти частях можно уже составить три с половиной миллиона комбинаций. Если взять на каждый эксперимент даже по одному часу, то это получится…

— Иди ты знаешь куда, — сказал Павел.

— Да нет, я ничего, — смутился Лубенцов. — Я только люблю все подсчитать…

Странный парень, — думал Павел. Его, старшего научного сотрудника, кандидата химических наук, без пяти минут доктора, Месаильский поставил, по сути, помощником к Павлу, который и вообще-то еще не имел звания научного сотрудника. И вот Лубенцов работает так, словно ему это совершенно безразлично. Павел думал о том, что Лубенцов чересчур рыхлый. И добродушный. Ему не хватает жесткости. Да и где ей взяться у этого упитанного, не толстого, а именно упитанного парня, с круглым как луна лицом.