Человек может - [70]

Олег Христофорович остановился перед Ермаком на ступеньках, загораживая ему проход.

— Хорошо. Попробуем… Вы курите?

— Да, с вашего разрешения.

Валентин Николаевич достал сигареты и протянул Олегу Христофоровичу.

— Нет, нет, спасибо, не курю. Но вы, как курильщик, должны были бы знать, что достаточно крошки табачного пепла, чтобы поджечь сахар. В обычном состоянии сахар не горит. Но если насыпать на него хоть крошку табачного пепла и поджечь — он будет гореть характерным синеватым пламенем. В этом случае пепел явится катализатором, — сам он не изменяется в результате реакции, но способен ее значительно ускорить. Однако сейчас нас интересуют не катализаторы, а так называемые промоторы, активаторы, ускорители. Добавление таких веществ к катализатору — даже в самых незначительных количествах — вызывает значительное увеличение активности катализатора… Вам понятно?

— В основном, — неопределенно ответил Ермак.

— Промоторы сами по себе не обладают или, вернее, почти не обладают каталитической активностью. При синтезе аммиака обычно катализатор — металлическое железо — промотируют окисями калия и алюминия. Наши научные работники — конкретно открытие, я не боюсь этого слова, принадлежит Павлу Михайловичу Сердюку — нашли промоторы для промоторов… Чтобы вам это было понятнее…

Олег Христофорович беспомощно оглянулся, порылся в кармане, извлек круглый кусочек мела и стал быстро писать формулы на стене, покрытой серой краской.

Валентин Николаевич с любопытством смотрел на рассеянного ученого. Он не знал, что Олег Христофорович, когда ему было нужно, всегда останавливался на этом месте и доставал из кармана кусок мела.

…Софья с удовлетворением прочла очерк Ермака. Ее имя в газете не упоминалось. Но это ее не огорчало. Она сама попросила Валентина Николаевича о ней не вспоминать, а побольше написать о Павле.

Добродушное мужество, — вспомнила Софья. — Так выразился Ермак, когда писал о том, какое впечатление произвел на него Павел. Вот уж кто умеет точно, подметить характерное в человеке. Было в Павле и добродушие и мужество. И это очень хорошо. Потому что все остальное, чего ему недоставало, было в ней, в Софье!

4

Павел подошел к воротам тюрьмы, постоял перед ними, а затем пошел вдоль длинного каменного забора.

Я это сделаю, — думал он. — Я это сделаю. И мне поставят памятник в самом центре города. Из гранита. В одной руке у меня будет колба, а в другой — буханка хлеба…

Наедине с собой он не стеснялся. Ни ложной скромности, ни неуместной сдержанности в мечтах его не было. Он шел по улице и улыбался своим мыслям так, что на него оглядывались.

Он отыскал окно камеры, из которой вышел четыре года назад.

Я это сделаю, — думал он. — Чтобы хлеб ничего не стоил. Подешевеют во много раз все продукты. И одежда.

Он обошел вокруг забора.

А когда я это сделаю — будут люди в тюрьме? Я сюда попал не потому, что нуждался в хлебе. И адвокат Кац. И другие. Значит, не в этом дело. Значит, в чем-то другом…

Но все равно будет очень хорошо, — думал он. — Лишь бы в самом деле это было возможно. Все равно — я это сделаю.

Он сел в трамвай. На остановке в трамвай вошло несколько парней и девушек. Их было не много, но они смеялись и переговаривались так громко, что, казалось, заполнили весь вагон.

Павел нахмурился.

Как же быть? — думал он. — Для этого потребуются многие годы… Ему вдруг представилось, что он может простудиться и умереть, и тогда ничего не успеет сделать. И он испугался, а потом отмахнулся — да он же здоров как бык.

Вышел Павел на площади Богдана Хмельницкого, обошел вокруг памятника, силясь рассмотреть нездоровое, запыленное лицо гетмана, спустился по улице Свердлова вниз к Крещатику, вышел на бульвар Шевченко и вошел в то парадное, где когда-то встретился с Алексеем.

В парадном было прохладно и тихо. Цветную керамическую шашку в полу почему-то заменили кремовой метлахской плиткой. На холодных батареях центрального отопления осела пыль.

Дверь открылась, и в парадное вошел невысокий паренек с вьющимися волосами и большими темными глазами и тоненькая девушка в голубом платье.

Павлу в лице паренька почудилось что-то знакомое.

На кого он похож? — думал Павел. — На Пушкина? Да, на Пушкина. И еще на кого-то… И вдруг вспомнил. Паренек был похож на Лену, с которой Павел не виделся с тех пор, как узнал от нее о смерти Маши Крапки.

Внезапно ему очень захотелось увидеть Лену. Она работала в газете, где напечатали о нем статью. Два экземпляра этой газеты, свернутые в трубку, лежали в кармане брюк. При каждом шаге он их чувствовал — газеты мешали, и все-таки это было очень здорово, что в любую минуту можно их вынуть и снова увидеть статью. Читала ли ее эта… Лена?.. Конечно, читала. Если только она работает в газете… Интересно, помнит ли о ней Алексей?.. Наверное, помнит. И Зина, мне кажется, тоже не забывает об этом. И на Зине он женился, наверное, из-за этой истории. Потому что знал — Зина не обманет, не подведет. Это уж твердо. На всю жизнь. До конца. Я бы хотел, чтобы такой была и моя жена, когда я женюсь. Чем-то она похожа на Марью Андреевну. Но Алексей помнит Лену. И я почему-то помню. Но это все неважно. Главное — что я это сделаю. И все…