Человек может - [39]

— Как дела? — спросил он у Павла, невнимательно выслушал ответ, извинился, сказал, что ему нужно еще подготовиться на завтра к лекции, и ушел в свою комнату.

Павел рассказывал о себе, размахивал руками, хвастался успехами. Ему обязательно нужно было доказать Марье Андреевне, а главное самому себе, что дела у него идут хорошо, что он на правильной дороге.

— На восемь соток подгоняем зазор, — говорил он с той непроизвольной улыбкой, какая бывает только на лицах добрых и здоровых людей. — На восемь сотых миллиметра. Машина такая, что как эта комната, — он широко провел рукой вокруг себя, — а точность — как в ваших часиках (на руке у Марьи Андреевны были крохотные золотые часы). Вот. Будем гнать газ в Москву.

Он рассказал о том, что трубки масляных лубрикаторов перевиты почище, чем кишки в животе, что монтажники — первые люди на стройке, их труд высоко оплачивают, но «вкалывать приходится по-настоящему».

Марья Андреевна слушала все это, улыбаясь и радуясь. Но особенно обрадовались сестры известию, которое Павел приберег к концу.

— Вот какую я бумагу сегодня получил, — сказал Павел. — Аттестат зрелости. Это не какая-нибудь «ксива». Только по русскому, по грамматике и по немецкому тройки, а остальные — сплошь пятерки.

И он положил на стол свернутый в трубку и перехваченный черной ниткой аттестат зрелости.

— Я бы и по-немецки пятерку или четверку получил, — самоуверенно продолжал Павел, — да немец какой-то вредный попался. Я, говорит, впервые в жизни слышу такое замечательное, такое ясное русское произношение в немецком языке.

Олимпиада Андреевна подошла к буфету, вынула оттуда рюмки и узкий хрустальный графин с водкой.

— За это бы шампанского нужно выпить, — сказала Марья Андреевна. — Ну да ладно. Мы еще в другой раз…

19

Петр Афанасьевич вернулся с работы поздно. По тому, как он посапывал носом и слегка жевал губами, Клава поняла, что муж чем-то расстроен. В таких случаях она всегда начинала разговор о Пете-маленьком. Петр Афанасьевич знал, что этим она старается отвлечь и успокоить его. Иногда это его трогало, иногда — сердило.

— Петя сегодня посуду мыл, — посмеиваясь и словно не замечая насупленного лица Петра Афанасьевича, проговорила Клава.

— Как мыл?

— Я в магазин вышла и сказала, чтоб он посидел тихонько. Возвращаюсь, а он грязные тарелки в миску с водой сложил — я оставила, сама мыть собиралась — и трет их, воду плещет. Я рассердилась сначала, а потом смотрю — ни одной разбитой… Говорит — хотел помочь.

— Молодец, — хмуро улыбнулся Петр Афанасьевич. — Спит уже?

Прихрамывая больше, чем обычно, он подошел к кроватке мальчика. Петя-маленький улыбался во сне. Согнутая нога с ссадиной на коленке выглядывала из-под легкого одеяла.

— Спит богатырь.

Петр Афанасьевич сел за стол, на который Клава уже поставила разогретый ужин. Он молча, без аппетита, но торопливо ел, а Клава сидела рядом, время от времени вставая, чтобы дать мужу молоко (Петр Афанасьевич пил чай с молоком), сахар.

Клава знала, что Петр Афанасьевич поужинает и обязательно заговорит о том, что его взволновало. Для этого нужно было соблюсти только одно условие: ни о чем его не спрашивать.

Так было и в этот раз. Петр Афанасьевич отпил несколько глотков нестерпимо сладкого чая пополам с молоком, посмотрел на невозмутимое лицо жены и вдруг горячо сказал:

— В партию собирался его рекомендовать!.. А он — сукин сын — на работу не вышел! Прогулял! А у нас опять график срывается!..

Перед возвращением домой Петр Афанасьевич был на партийном собрании участка и все еще оставался под тяжелым впечатлением критики, какую пришлось ему выслушать.

Монтажный участок срывал план. Бригада Павла несколько раз работала не в полном составе, члены бригады в рабочее время уходили куда-то «подхалтурить». А сегодня Павел вообще не вышел на работу. Сулиму упрекали в том, что партийная группа — а он был партгрупоргом — не заботилась об укреплении трудовой дисциплины на участке, что по его рекомендации совсем еще молодого монтажника Павла Сердюка поставили бригадиром, а Павел не оправдал доверия — прогулял.

Клава внимательно слушала мужа, лишь изредка прерывая вопросами.

Петр Афанасьевич допил чай.

— Безобразие, — сказал он строго. — Ты вот Петю избаловала, а теперь Павла балуешь. Возишься с ним. Ты думаешь, я не вижу, что, с тех пор как он у нас столоваться начал, ты книжку эту кухарскую купила? Я все вижу…

Клава сердилась на мужа всегда неожиданно и всегда, по его мнению, беспричинно. Не обижаясь на что-нибудь серьезное, она вдруг вспыхивала из-за чего-то незначительного. В душе Петр Афанасьевич считал это одной из особенностей женской половины рода человеческого и искрение думал, что так поступают все женщины.

Вот и сейчас глаза у Клавы сузились.

— Какой ты разумный стал, — протянула она. — А забыл, как в Грозном, помнишь, на старом нефтепромысле, когда ты в техникум поступал, как ты перед экзаменом три дня прогулял. А теперь ты вот как разговариваешь. У Павла, может, тоже сегодня экзамен…

— А почему он ни у кого не спросил?

— А почему ты тогда ни у кого не спросил?

Петр Афанасьевич ответил резко, и спор между супругами разгорелся вовсю.