Человек-машина - [59]

— С вами все в порядке? — донесся до нас голос Анжелики. — Электричества нет!

— Нет, — сказал я. — Нет, нет, нет.

— Что с тобой? — Лола тронула меня за руку.

Я открыл рот и снова закрыл.

— Ты ранен?

— Да. Да.

— Куда?

— Мои ноги.

— Твои…

— ЭМИ. Электромагнитный. Импульс.

— Что это значит?

— Ты убила мои ноги, — сказал я.

Существует пять стадий горя. Первая — отрицание. Например: Мои ноги не умерли. Этого не может быть. Затем — гнев: Ты убила мои ноги, пошла вон, убери от меня свои руки и так далее. Для этой стадии характерны крик и ярость. Те или иные несправедливые упреки. Слезы и оскорбленные чувства.

Затем — торг. Уже тише. Лишь бы уцелела батарея. Пожалуйста, пусть она будет в порядке. Четвертая стадия — депрессия. Они мертвы. Я мертв. Это своего рода извращенное наслаждение. Последняя стадия — принятие. Я не привожу примеров, потому что был очень, очень далек от принятия.

На четвертый день Лола вошла в мою комнату. До сих пор она оставляла подносы с едой снаружи. Я приучился ждать, пока не стихнут ее шаги, подтягиваться к двери и втаскивать поднос внутрь, пока не налетели собаки.

Но в этот раз она открыла дверь. Зеленая блузка и глубокое страдание. Я сидел на ковре в окружении органов. Органов моих органов. Я разобрал их и разложил детали концентрическими кругами. Выглядело это так, будто я пал жертвой самого аккуратного в мире взрыва. Так оно и было. То, что вырвалось из Лолы, не убило никого и не разрушило ничего, не повредило ни единого тела, кроме моего.

— Мне кажется… — начала она.

Разрозненные компоненты не означали, что я занимался ремонтом. Я разобрал Контуры, потому что не смог придумать ничего другого. Я пытался разложить проблему на мелкие части, пока не доберусь до чего-нибудь, что можно исправить. Так поступают в ходе любого решения: делят на части.

— Мне кажется, несправедливо вести себя так, будто я в чем-то виновата, — сказала Лола.

— Ты не виновата. — Произнося это, я не смотрел на нее, так как в действительности не верил сказанному.

— Это они в меня вставили. — Она шагнула вперед, и ее нога опустилась рядом с трехфутовым титановым фрагментом, который когда-то отвечал за плоскостную стабилизацию; проблема заключалась в том, что многие детали были машинной сборки и я не мог разобрать их при помощи бытовых инструментов. — Они вложили эту штуку мне в грудь и даже не сказали.

Вопреки всякому желанию у меня вырвалось:

— Ты могла успокоиться.

— Я могла успокоиться.

— Да.

— Чарли, я пыталась.

Я подобрал радиальный болт. Я не вполне понимал, откуда он был. Поначалу я вел записи. Надо было продолжать.

— Сердце не успокаивалось. Оно…

— Люди весьма избирательны, когда дело касается тела, — сообщил я болту. — Когда оно делает что-то хорошее, они приписывают заслугу себе. И говорят: это сделал я. Но стоит чему-то пойти не так — и ни о каком я речь уже не идет. Виновата нога. Кожа. Они сами вдруг становятся ни при чем. Остается тело, в котором они застряли.

— О чем ты говоришь?

— Ни о чем. — Я вертел болт в руках. — Просто наблюдение.

Тишина. Дверь, закрываясь, щелкнула.

Я нашел под кроватью скейтборд и взгромоздился на него. С одной рабочей рукой и наполовину действовавшей другой мне удалось кое-как проехать на нем с мизерной скоростью. Это было неудобно и унизительно, но у меня получилось. Когда я уверился, что вокруг никого нет, я отворил дверь и выбрался в коридор. На полпути к ванной выбежала собачонка и присела на плитку. Я понимал, что она ничем не могла помочь, даже если бы захотела, но все равно был оскорблен. Я вполз в ванную и прикрыл за собой дверь. Мое дыхание было тяжелым и неровным. Я совсем потерял форму. Положив мою полуруку на стульчак, а целую — теперь хорошую — на лавочку, я подтянулся. Ручные мускулы дрожали, как перепуганные девчонки. Я перевалился через стульчак и поцеловал фарфор, но мне было плевать, так как это был хоть какой-то прогресс. Я кое-как перевел себя в вертикальное положение. Начав мочиться, я испытал гордость.

На выходе меня ожидали три собачки. Им не было ни страшно, ни любопытно. Они просто сидели.

— Брысь! — Я притворился, будто замахиваюсь.

Одна встала, посмотрела на двух других и снова села, словно в легком смущении. Они общались телепатически. По отдельности они были тупые, но вместе образовывали единый интеллект. Сознание стаи. И оно что-то замышляло. Оно собирало данные для последующего использования. Пока я катил к своей комнате, мне обжигало спину множество глаз Большого Пса.

Во время работы я разговаривал с моими деталями. Брал, например, зеркальную пластину и спрашивал: «Что с тобой стряслось?» Или, рассматривая радиационный экран: «Тебе нужен дуговой сварочный аппарат. Вот что тебе нужно». Они не отвечали. Я не сошел с ума. Просто так было проще сосредоточиться. Но иногда я слышал шаги за дверью и понимал, что это может быть очевидно не всем.

Я сожалел о том, что сказал Лоле. Я сообщил об этом Контурам. «Она пыталась успокоиться». Дело было глубокой ночью, после нескольких часов бесполезного ковыряния в транзисторах. «Она не желала вам смерти». Затем я обхватил себя руками и заплакал, потому что очень устал.