— Черная, как муха… — прошептал Лёня, все еще с недоверием присматриваясь к песику.
Главное, что смущало Бубыря, — это совершенно неожиданное появление таксы и еще то, что она была не то больна, не то сильно избита. В самом деле, откуда в десятом часу вечера могла почти беззвучно появиться собачонка, да такая, каких никто поблизости никогда не видел? И почему она так жалобно визжит? Лёня ощупал таксу со всех сторон, но она не взвизгивала сильнее, как если бы встретилось больное место, а продолжала так же однообразно не визжать даже, а стонать. И все время мелко дрожала, как будто ее бил озноб…
Значит, она все-таки больна. И Лёня решился. Он осторожно взял ее на руки и, кряхтя, как столетний дед, приподнялся. Собачонка неожиданно завизжала на весь двор, как будто ей сделали больно.
— Ты что? — испугался Лёня. — Чего ты?
Он держал таксу на весу и пытался заглянуть ей в глаза. Ничего нельзя было рассмотреть. Вдруг влажное, теплое прикосновение заставило Лёню рассмеяться.
— Он лижется! — в восторге вскрикнул Бубырь, прижимая к себе песика. — Ах ты, дурачок!
Рука его, осторожно гладившая таксу по маленькой приплюснутой головке, наткнулась на что-то твердое. Лёня осторожно потрогал: кажется, ошейник… Пододвинувшись к кухонному окну первого, этажа, из которого на снег падал желтый свет, Бубырь нагнулся над ошейником. На нем что-то было написано, вернее — выдавлено. Ошейник был из плотного материала, похожего на толстое стекло.
Ощупывая каждую букву и водя по ней почти носом, Бубырь, все больше пугаясь, прочел едва слышно:
«Просьба дать… по адресу: Г… …ая… …ть, п/я…»
— Опять п/я!.. — прошептал Бубырь, испуганно оглядываясь по сторонам.
Никого не было. Тогда он попробовал снять ошейник. Ничего не получалось. Собачонка повизгивала, облизывала ему руки, доставала и до лица.
— Ш-ш!.. — успокаивал ее Бубырь, вертя ошейник во все стороны и нащупывая, где же запор.
Сам не зная почему, он все больше тревожился. Ему чудилось приближение чего-то непонятного. Все ясное и разумное было своим, все темное и непонятное — чуждым. Снять ошейник нужно было как можно быстрей, пока таинственные враги не явились сюда. А что, если они похитят Бубыря? Да кто им даст, видели мы таких… Но пропал же куда-то Юра Сергеев после картофелины, после этого п/я… Все-таки Бубырь мужественно сражался с ошейником и наконец заметил, что он просто растягивается и снимается через голову таксы.
Содрав его и спрятав за пазуху, совсем забыв о ванне, шайбе, пробке и ожидавших его дома неприятностях, Бубырь, перепрыгивая через ступеньки и крепко держа под мышкой собаку, помчался домой.
Он жил на третьем этаже и на полпути наскочил на самую вредную девчонку, Нинку Фетисову, которую Пашка почему-то не велел никому бить.
— Куда катишься, Колобок? — спросила она, раскачивая перед носом Бубыря кожаную сумку.
Лёня даже не обратил внимания на обидное прозвище.
— Вот, видела? — Он торжествующе показал ей дрожащую таксу. — Моя!
Тут он сообразил, что было бы лучше спрятать собаку от Нинки, но было уже поздно.
— Стащил, да? — Глаза Нинки вспыхнули интересом.
Она протянула руку потрогать, но Лёня плечом отбросил ее руку.
— Уберите ваши лапы!.. Нашел я ее. Она сама ко мне появилась, — сбивчиво объяснил он.
— Стащил! Стащил! — закричала Нинка и тотчас перешла на вкрадчивый шепот: — Давай я ее лучше пока к себе заберу. Я знаешь как спрячу! Никто ни в жизнь не найдет! Будем владеть ею вместе, понимаешь, коллективно…
— Иди, иди… — Лёня упрямо пропихивался вперед.
— Лучше дай! А то всем скажу, что украл, что сама видела, как тащил из сарая.
— Из какого сарая? Ты что! — испугался Лёня.
Может, и справилась бы с ним хитрющая Нинка-пружинка, но в это время наверху с треском распахнулась дверь и знакомый мамин голос, хоть и сердитый, но очень приятный, крикнул:
— Марш домой!
— Тетя Лиза, он щенка украл! — тотчас закричала Нинка. — Я сама видела, на соседнем дворе…
И покатилась вниз по лестнице.
Как будто идя на казнь, преодолел Лёня оставшиеся до мамы пятнадцать ступенек.
— Когда же это все кончится? — простонала мама, увидев своего Бубыря с его находкой. — У всех дети как дети… Немедленно брось эту гадость!
— Это такса, — тихо сказал Лёня. — Такая собака. Она больная…
— Больная? Ужас! Наверное, заразная! — закричала мама, пытаясь вырвать таксу; впервые песик взвыл настоящим собачьим голосом. — Она еще кусается, наверное? Брось сейчас же!
— Меня он не укусит, — упрямо сказал Лёня.
Всю эту беседу они вели на пороге. Наконец мама, не выдержав, толкнула Лёню с прижатой к животу собачонкой в прихожую.
— Ну хорошо, — сказала она решительно, — сейчас я позову отца.
Как всегда в таких случаях, Лёня внутренне дрогнул. Он не мог понять, в чем тут секрет. Ведь мама распоряжалась дома всем, папа тоже ее слушался. Но, когда нужно было пустить в ход самую страшную угрозу, она звала папу. И это производило Впечатление.
— Я больше не могу, — заявила мама, когда папа послушно выглянул из кухни. — Он притащил домой больную собаку и не выпускает ее из рук.
Папа подошел ближе.
— А кто тебе сказал, что собака больна? — спросил он, с интересом присматриваясь к песику.
