Человек, который знал все - [48]

На этот раз обошлось без длинных пробежек.

В зале прибытия меня встретил молодой человек в синем мундире, похожем на форму пилота. В руках он держал табличку с моей фамилией, написанной латиницей с двумя ошибками. Пока мы шли по каким-то закулисным коридорам, я попробовал хоть что-нибудь узнать о предстоящем рейсе. Вопросы я задавал по-английски. Он отвечал с отменной вежливостью — но по-немецки, поэтому я не понял ни слова, кроме разве что слова «privat». Мне оставалось предположить, что самолет частный либо зафрахтован частным лицом. Очевидно, так оно и было, поскольку в салоне «Боинга» других пассажиров я не увидел.

Стюардесса (по виду непроницаемо глянцевая китаянка) без устали подбивала меня то выпить, то закусить. Глубокое кресло, наподобие зубоврачебного, охотно раскладывалось и превращалось в кровать. До сих пор мне не доводилось летать в самолете лежа, вытянувшись в полный рост. В этой позе каждый приход стюардессы выглядел так, словно медсестра прикатила тележку с лекарствами в палату лежачих больных. В конце концов я убедил ее оставить у изголовья микстуры покрепче и отключился. Кто бы мог подумать, что в полете возможен такой младенчески долгий и чистый сон. В этом рейсе я, кажется, отоспался на полжизни вперед. Иногда я всплывал, отхлебывал что-нибудь фруктовое либо солодовое, проверял картинку в иллюминаторе и снова уходил под плед. При очередном всплытии оказалось, что снаружи ночь и мы вроде бы стоим на твердой земле. Но меня никто не беспокоил, к выходу не приглашали — вероятно, мы сели подзаправиться или передохнуть.

Когда я окончательно проснулся, «Боинг» уже прошил облачную крышу и уверенно снижался, хотя под крылом виднелось только ослепительное зеркало океана. Последний раз я смотрел на часы перед вылетом из Франкфурта — было три часа пополудни. Теперь они показывали 5.15 непонятно чего. Я заподозрил, что мы летим уже дольше суток, включая ночную посадку.

Умывшись, я спросил у стюардессы:

— Куда мы прилетаем?

Она вдруг сказала по-русски:

— Попейте! — и, если честно, разозлила меня такой уклончивостью.

Хотя очень скоро я понял, что зря злился: на самом деле китаянка и не думала переходить на русский, а добросовестно ответила:

«Papeete». Потому что спустя считанные минуты мы совершили посадку в главном городе Французской Полинезии, с дикарской щедростью разбросанной, как бисер, по ста восемнадцати островам.

Но я так и не увидел Папеэте, убежище Поля Гогена, насмерть очарованного и разочарованного гордеца. Я только успел перекурить в тени аэропорта, принюхиваясь к цветочной гирлянде, которую с профессиональной любезностью мне повесила на шею нарядная таитянка, и меня снова позвали в самолет — на этот раз маленький, турбовинтовой. Зато из него были хорошо видны островные бусины, рассыпанные по Тихому океану, — в сильном приближении они превращались в темноизумрудные замки вулканической природы, обороняемые барьерными рифами.

К одному из таких замков-островов мы и направлялись. Правильнее сказать, это был остров-отель — частный закрытый курорт, который охранялся не слабее военного объекта.

Уж не знаю, каким образом хозяин отеля выбирал себе клиентуру, но и самих приглашенных сюда впускали с экстремальными предосторожностями. Посадочная полоса замыкалась громадным тамбуром из мощной стальной сетки. (Похожий «тамбур», только поменьше, я видел в английском сафари-парке, при въезде на территорию свободного обитания хищников.) Сначала самолет сверху донизу обыскали молчаливые звероподобные коммандос, после чего мне позволили пройти через эту клетку под приглядом пулеметных гнезд, устроенных в окнах двухэтажной постройки в колониальном стиле.

Суровость досмотра сменилась необыкновенной почтительностью встречающих. Водитель и охранник, смуглолицые, оба явно местные, кланялись так, будто имеют счастье лицезреть перед собой как минимум королевского наместника или губернатора. Повторяя на все лады «la bienvenue!» и «welcome!», они отняли у меня дорожную сумку и с подчеркнутой бережностью уложили ее в кожаное нутро кабриолета, на котором мы и двинулись в отель.

Признаться, меня никогда не увлекали пейзажные прелести до такой степени, чтобы посвящать им целые абзацы или речевые периоды с придыханиями. Но здесь не нужно было превращаться в Поля Гогена и бредить земным раем, чтобы ощутить реальное потрясение красотой этого острова, его вечнозеленым блаженством и бесстыжим цветением, а главное — легким, одуряюще вкусным воздухом. Мне вспомнился один старинный автор, который верным признаком аристократизма называл способность не удивляться, не разевать от восхищения рот. Оказавшись в самом роскошном, райском месте, воспринимать это спокойно — как должное. При полном исчезновении аристократов как вида, возможно, имеет смысл приглядеться хотя бы к такому «косметическому» рецепту.

Безукладников встретил меня на обочине дорожки, мощенной розовым камнем, посреди огромных кустов. Он был одет почему-то в светлую накрахмаленную сорочку и длинные цветастые трусы, типа «семейных», при этом улыбался во весь рот. Мы обнялись.

Через полчаса, после того как я наскоро облился прохладной водой из душа и переоделся, мы сидели в какой-то беседке, скорее похожей на фешенебельную хижину, и пили кофе, поданный таитянкой лет тридцати, простоволосой, с цветком за ухом. Она входила и выходила мягкой, чуть приседающей походкой и напоминала прирученную пуму.