Человек из Вавилона - [93]

«Похоже, они уже проиграли сражение», — подумал Занкан.

— Поэтому я прошу тебя об этом не ради Боголюбского, а ради блага твоего же народа. А ты здесь и сейчас должен присягнуть на верность Боголюбскому.

«Ему не терпится покончить со мной», — пронеслось в голове у Занкана.

— Иного пути у нас нет, Занкан, ты должен поклясться, а я — принять твою клятву, — спокойно, все с той же улыбкой проговорил Абуласан.

«Он знает, я никогда этого не сделаю, а это значит, что судьба моя решена. Как мне быть? Господи, вразуми меня, помоги найти правильное решение… Я не должен давать ответа, который он ждет от меня, но и отказываться пока не следует».

— Вот так, мой Занкан, в жизни каждого человека наступает момент, когда он должен сделать для страны больше, чем может.

«Надо помалкивать, сейчас молчание дороже золота».

— Ну, клянись, Занкан!

«Молчание — ответ, невысказанный ответ».

— Я жду, Занкан!

Занкан хранил молчание. Абуласан тоже не спешил. Был внешне спокоен. Прошелся, насколько это было возможно, по комнате.

— Я сказал, я жду!

«Да, да, и молчание — ответ. Он все понял, не хотелось бы, чтобы он так сразу все уяснил себе, но…»

— Стало быть, не отвечаешь? Не клянешься в верности Боголюбскому?

Занкан сохранял безмятежный вид.

— А все потому, что ты иудей и тебе плевать на судьбу Грузии! — закричал вдруг Абуласан. Лицо его покрылось пятнами, глаза сверкали от гнева.

Занкан сдержал себя и продолжал спокойно смотреть на Абуласана. То, что должно было случиться, случилось. Теперь все в руках Божьих, все будет так, как пожелает Господь. Потому на душе у него было спокойно, ибо он знал, изменить ничего нельзя.

И тут заржал белый конь. Абуласан вскинул голову (глаза его продолжали метать искры) и, почти деля слова на слоги, отчеканил:

— Занкан Зорабабели, ты сейчас же, здесь поклянешься мне в верности Боголюбскому. А потом сделаешь все, чтобы на верность царю присягнули все евреи. Это необходимо для блага Грузии.

«Сколько веков мы живем на этой земле. Время сделало нас истинными сынами этой страны, частицей этой земли, неба, воздуха. А он продолжает считать меня чужим. Себя он мнит сыном этой земли, хозяином, а я остаюсь чужаком, своим, но чужаком. А сами не ведают, кто они — потомки то ли греков, то ли римлян, то ли арабов, то ли кипчаков! Но мы уж точно чужие, хотя и свои, либо свои, но чужие», — с болью в сердце думал Занкан.

— Я жду, Зорабабели!

Занкан, сощурившись, смотрел на Абуласана. Его безмятежный взгляд переполнил чашу терпения бывшего главного казначея.

— Опомнись, Занкан! Не губи себя!

Но и эти слова не произвели никакого впечатления на Занкана. Абуласан пристально смотрел на него, и в его взгляде Занкан прочитал приговор себе. Он еще раз воззвал про себя к Богу, моля его о помощи.

И именно в этот момент Занкану показалось, будто кто-то нашептывает ему что-то, он явственно слышал какие-то слова, но не понимал их. Слова были вполне осязаемы, почти наглядны, но непостижимы. Он закрыл глаза. У него перехватило дыхание. Постепенно паузы между словами увеличились, и Занкан услышал: «Занкан, сейчас ты должен спасти себя, правда не торопится, правда ездит на арбе. Сейчас главное не правда, а твоя жизнь».

Кто нашептал Занкану эти слова? Ангел? Его внутреннее «я»? А может быть, никто и не шептал и ему просто почудилось? Но шепот продолжался: «Жизнь всего дороже, Занкан! Дороже самой правды! Повернись к ней спиной! Делай свое дело, а Бог…»

— Чего ты хочешь от меня, Абуласан? — спокойно спросил наконец Занкан.

— Хочу, чтобы евреи присягнули Боголюбскому на верность, и ты должен мне в этом помочь! — процедил сквозь зубы Абуласан.

— Хорошо, батоно, — спокойно ответил Занкан и даже улыбнулся.

— Ты должен внушить иудеям, что истинный царь Грузии — Боголюбский!

— Я же сказал, хорошо, батоно! — и Занкан снова улыбнулся.

— Ты должен немедленно поклясться мне в верности нашему царю!

— Я согласен, батоно!

— Согласен?! — Абуласан как будто только что осознал ответ Занкана. — Что ты сказал?

— Я объясню иудеям, что именно Боголюбский является царем грузин.

Абуласан испытующе смотрел на Занкана.

— И это говоришь мне ты? — вдруг вскричал он так, что стены задрожали. — Ты обманываешь меня, иудей, да как ты смеешь так вести себя с главным казначеем Грузии?!

— Успокойся, Абуласан, я же тебе сказал, я подведу иудеев под присягу в верности этому росу.

Абуласан схватил Занкана за грудки.

— Дурачишь меня, ты же никогда не изменишь царице, знаю я тебя!

— Я же сказал, я сделаю все, чтобы они присягнули на верность царю!

— Поклянись сейчас же, немедленно поклянись!

— Я же обещал…

— Я жду!

— Я не могу сегодня, сегодня — суббота.

— Суббота? Значит, ты меня обманывал?! — Абуласан был в ярости, лицо его походило на бурак, очищенный от кожуры. — Эй, парень! — от крика он сорвал голос. — Где ты там запропастился?!

— Здесь, батоно, здесь я! — в зал вбежал имеретин, дежуривший у окна.

— Сюда, сюда, говорю, — кричал Абуласан, не отводя глаз от Занкана.

— Да вот я, батоно!

— Этот человек сперва не хотел говорить, а потом заговорил, чтобы врать. Язык ему не нужен! Позови Иванэ, пусть вырвет ему язык, как вырывал вчера и позавчера не одному глупцу!