Человек из Вавилона - [92]

Наконец Занкан поднялся, с трудом разогнул спину после долгого сидения на корточках, перевел дух. Облегчение ему приносило сознание, что он сделал доброе дело. Он вышел в соседний покой, с трудом подобрался к корове и принялся доить ее. Весь день, пока у него хватило сил, он доил коров, буйволиц, коз. Остальные животные и птицы лакомились парным молоком.

К вечеру он с трудом дотащился до своей тахты. Окрестности Начармагеви уже поглощались сумерками. Куры прекратили квохтать — забились кто в кресло, кто под кресло. Занкан с грустью подумал, день прошел так, что он ни разу не помолился.

Ему никогда не приходилось столько работать физически. Обессиленный, он вскоре провалился в сон. Наверное, ни один пленник на свете никогда не спал так сладко, как Занкан. Прошла ночь, наступил рассвет, солнце заняло свое место на небосклоне, проскрипела где-то арба, а Занкан все спал на том же боку, на котором заснул, — спал сладко, безмятежно, словно был не пленником, а желанным гостем в царских покоях.

— Тебя сюда бросили не для сладких сновидений, а для душевных мук! — вдруг крикнул кто-то, и Занкан проснулся. Он не сразу сообразил, кому принадлежал этот голос, глаза открыть не мог, солнце било прямо в лицо. — Ну что, проснулся?! — Занкан узнал голос Абуласана. Он вскочил, вернее, гнев заставил подскочить его — в этот миг им владело одно желание: свалить его с ног и от души отколошматить. Но, увидев перед собой сияющее лицо довольного сильного Абуласана, он тут же взял себя в руки.

Абуласан иронически улыбался.

— Ну как, нравится тебе здесь? — спросил он.

Занкан молчал, он не считал себя обязанным отвечать на подобный вопрос. У него вдруг засосало под ложечкой — он почувствовал сильный голод.

— Ну? — почти по-домашнему осведомился Абуласан. — Каково, а?

И Занкан Зорабабели, сын Мордехая, отвечал:

— Раньше мне здесь очень нравилось, потому что дворец походил на свою хозяйку, теперь же я нахожу его сходство с твоим нутром, Абуласан, и как такое может внушать мне симпатию? — Занкан поднял голову и посмотрел Абуласану прямо в глаза. Ни один мускул не дрогнул на его лице. — Не думай, что я говорю это со зла. Придет время, ты ответишь перед тем, перед кем должен будешь ответить.

Абуласан продолжал иронически улыбаться.

— Удивляюсь я тебе! Я всегда знал, ты человек осмотрительный, а ведешь себя почему-то глупо. Скажи ты тогда, что это по твоему совету мы избрали Боголюбского в зятья, сегодня ты был бы на коне. Боголюбский провозглашен царем всей Грузии, вся Грузия не нарадуется на него!

— Я иудей, Абуласан! Первая моя святыня — Адонай, вторая — родина, и я всегда старался служить сперва Адонаю, потом родине, а теперь ты требуешь от меня принести в жертву свою жизнь.

— Не я, справедливость…

— Справедливость попирающих закон?.. Я же сказал тебе о Боголюбском всю правду, этот человек не сгодится для моей страны.

— Молчать! — закричал Абуласан, и лицо его покраснело от гнева. — Юрий Боголюбский — царь Грузии!

Занкан умолк, а потом тихо, как будто для себя, проговорил:

— А Тамар? Разве она не благословенная Богом царица? — и пошел к середине зала. Шел медленно, не торопясь.

Абуласан понял, иудей если не явный его враг, то противник, с которым следует считаться.

«Ничего не поделаешь», — он решил для себя судьбу этого зазнавшегося еврея.

Занкан поднял с пола яйцо, разбил, поднес ко рту и проглотил его содержимое. Яйцо было теплым, по-видимому только-только снесенным. Занкан снова нагнулся, поднял второе яйцо и также проглотил его, затем вытер рукой рот, при этом не сводил глаз с Абуласана.

А тот растерянно смотрел на него.

«Он ни во что меня не ставит или на что-то надеется? Он заслуживает того, что ждет его, но на что он надеется?» — думал Абуласан, а вслух произнес:

— Ты вот говоришь о царице, но разве не она довела Грузию до полного запустения. Народ бедствует! Ты прекрасно знаешь, преданнее меня у бывшей царицы не было человека. Нам ничего другого не оставалось, как совершить невозможное — упросить Боголюбского вернуться в страну, — он говорил с такой болью в голосе, можно было подумать, вот-вот расплачется, — благодарение Господу, сегодня судьба Грузии в руках умного, дальновидного царя. И тебе не мешало бы потрудиться для блага Грузии — иудеи тебя уважают, иди в народ, расскажи, кто взошел на трон, пусть они поклянутся в верности Боголюбскому.

Занкан почувствовал приближение конца. «Абуласан прекрасно знает, что я этого не сделаю, что иудеи никогда не предадут царицу, и все же просит об этом, просит сейчас, а спустя какое-то время потребует и тогда…» А Абуласан неторопливо продолжал:

— Ты, верно, догадываешься, почему мне необходима клятва в верности со стороны иудеев. Если народ не присягнет на верность, начнется смута, прольется кровь, брат пойдет убивать брата. А мы не хотим кровопролития, мы и не допустим его, но если уж кровь прольется, ты же знаешь, пострадают и иудеи, — тут Абуласан понизил голос, словно поверяя Занкану какую-то тайну, — откроюсь только тебе, царь в первую очередь покарает тот народ, тот город или деревню, кто не пожелал ему поклясться в верности.