Человек из Назарета - [60]

После этих слов наступила неловкая тишина. Затем заговорил Симон:

— Мы же не знаем, может, он добр к своим детям и слугам. Нам о нем ничего не известно. Все, что мы знаем, — это то, что он собирает подати.

— Значит, вы ненавидите подати?

— Подати платить никто не любит, — ответил Симон, а затем выкрикнул: — Взгляни на него и на этих двух здоровых псов, которые терзают людей! Не проси меня, любить его я все равно не буду!

— Будешь, Симон, — спокойно произнес Иисус. — И скорее, чем ты думаешь.

— Я обратился к тебе, — сказал Матфей Леви Иисусу, — и, кажется, вызвал взрыв нехороших чувств там, где должно преобладать — пусть никто не считает мои слова странными — чувство благодарности. Учитель, или… не знаю, как мне тебя называть… я прошу от тебя невозможного. Войди в мой дом. Ступи, осквернив себя, в дом мытаря.

Снова послышались смешки и неодобрительное цоканье. Иисус сказал:

— Не может человек осквернить себя иначе, нежели осквернив душу свою. Я вижу среди нас двух фарисеев, которые мрачным видом своим выказывают несогласие. Я войду в твой дом, Матфей. Ты пригласишь меня на ужин?

— Сегодня же, — обрадовался Матфей.

— Ну, теперь-то уж мы видим, что ты за человек, — проговорил корзинщик Малахия. — Сохранять чистоту — сущность веры.

— Да, — ответил Иисус, — но не так, как это делаете вы, фарисеи. Ибо вы — великие ревнители чистоты ваших рук и того, что поступает в ваши желудки. О человеке же судят не по тому, что входит в него, но по тому, что из него выходит.

Кто-то в углу пробормотал слово «уместность». Симон, Иаков и Филипп молчали, но, похоже было, чувствовали себя крайне неловко. Иоанн же улыбнулся и спросил у Матфея Леви:

— Не пригласишь ли ты к себе в дом и друга того, кого ты верно назвал учителем?

— Друга или друзей — буду рад всем, кто придет! А его друзья познакомятся с моими.

В доме Симона между тем становилось свободнее. Слепые выходили зрячими, хромые — твердой походкой. Человек, которого доставили на носилках, сказал, что на днях пришлет за ними. Иисус попросил Филиппа:

— Послушай, ты должен придумать для нас песню.

— Песню? Какую песню?

— Пусть это будет рассказ в виде песни. Ты споешь ее сегодня вечером.

— В доме… — Лицо Филиппа выражало сильное сомнение.

— Нет, нет, тебе не придется осквернять себя. Пока. Ты должен учиться постепенно и непринужденно. Самоосквернение — искусство гораздо более трудное, чем искусство сочинять песни. Боюсь, что эта песня в доме мытаря исполняться не будет.

— Я бы тоже пошел, — пожаловался Симон, — да ведь соседи, и… и… От меня рыбой пахнет, да мне и надеть-то нечего.

— Уже лучше, — воскликнул Иисус, — гораздо лучше! Уверенность в своей правоте начинает убывать! Ты всему научишься в свое время.

Как и следовало ожидать, весь Капернаум в тот вечер пришел посмотреть на Иисуса с Иоанном, когда те шли, оба умытые и причесанные, к дому мытаря. Толпа была довольно сдержанна, но не слишком громкие крики, среди которых можно было различить слова «неуместность» и «осквернение», все же спугнули дремавших птиц. Камней не бросали, если не считать тех, что полетели в сторону известных всему городу двух блудниц да в печально знаменитого содомита с парой его всегдашних спутников — все были приятелями Матфея Леви. Войдя в прекрасный большой дом, Иисус был поражен вкусом и красотой его внутреннего убранства, но все же почувствовал некоторую досаду при виде этого вызывающего, чрезмерного великолепия, которое порицалось служителями веры. Блюда подавали превосходные, вино, полученное благодаря связям с римлянами, было лучшим из того, что могли дать виноградники Кампаньи. Иоанн чувствовал некоторую скованность, не мог заставить себя попробовать что-нибудь из множества мясных блюд, поскольку они не были освящены рабби, и не брал даже зеленые бобы и черный виноград. К тому же знаменитый содомит, к величайшему неудовольствию своих дружков, говорил, поглаживая руку Иоанна: «Прелестная кожа, а волосы — само совершенство!» Иисус держался абсолютно непринужденно, гораздо свободней, чем хозяин дома, который испытывал чувство гордости и в то же время проявлял нервозность.

— Подати собирать необходимо, — заметил Матфей Леви, когда они неспешно потягивали вино после ужина. — Вы согласны с этим?

— Все зависит от того, — ответил Иисус, — на какие цели идут подати. Государство не может облагать народ податями, а деньги расходовать так, как ему вздумается. Оно может требовать их выплаты, чтобы использовать на благо всего народа — на дома призрения, на дома для прокаженных, но оно не может сказать: «Я вами управляю и требую от вас деньги по праву». Тогда люди могут зашить свои карманы, спрятать свои кошельки и справедливо сказать «нет».

— И ждать шумного появления вооруженных людей, следящих за исполнением закона? — спросил Матфей Леви. — Подати налагает Ирод Галилейский. Он стоит во главе государства, и он имеет исконное право поступать с деньгами так, как считает нужным. Разве мы противимся этому и обрекаем наших жен и детей на судебную расправу? Нет, подати — это факт нашей жизни, а из этого следует, что должны быть и люди, которые их собирают.