Человек из Назарета - [47]

— Государственная измена! — продолжала визжать Иродиада. — Я требую, чтобы его схватили!

— Требуешь? Сильно сказано, дорогая. Давай рассмотрим это дело спокойно, как подобает правителям. А ты, маленькая наследница, не считаешь ли ты, что дела всегда следует рассматривать спокойно? Разумеется, ты так считаешь, восхитительное создание. Сегодня, дражайшая супруга, мы участвовали в церемонии, на которой торжественно поклялись относительно определенных вещей. Любить и оберегать друг друга и тому подобное. Давать друг другу то, что эвфемистически называют телесным утешением…

— Саломея, — обратилась Иродиада к дочери, — выйди. Пойди покорми павлинов.

— Полагаешь, она слишком молода, чтобы слышать о таких священных понятиях? Чтобы слышать о том, в чем мужья и жены клянутся друг другу? Я бы так не сказал. Наследница престола никогда не бывает слишком молода, чтобы поучиться существенным вещам.

— Саломея, выйди.

— Но, мама…

— Выйди, дитя мое.

Девочка надула губки, медленно — настолько медленно, насколько хватило наглости, — поднялась с подушек и вышла, вызывающе покачивая ягодицами, которые плотно облегал спадавший мягкими складками оранжевый шелк.

— Прелесть, прелесть! — лениво улыбаясь, произнес ей вслед Ирод Антипатр, а затем обратился к жене: — Следует ли мне понимать это так, что ты стремилась к браку со мной не ради телесного утешения?

— Есть обязанности, что же касается удовольствий…

— Удовольствия не следует откладывать на потом, иначе наш брак превращается в простую формальность, в нечто воображаемое, в ничто. Я нахожу довольно приятным выслушивать обвинения в том, что я грешу, когда я прекрасно знаю, что не грешу.

— Ты дурак, — сказала Иродиада. — Ты отмахиваешься от реальности. Вместо того чтобы день и ночь думать о проблемах правления, ты занимаешься какой-то мистической чепухой, подобно этому… этому… смутьяну!

— Наверное, это у меня наследственное, дражайшая. Истинная реальность, которая скрывается за глупым внешним обличьем, — вот что меня всегда занимало.

— Ты занимаешься всякой метафизической чепухой, а в один прекрасный день вдруг окажется, что из-за этого пугала вся Галилея охвачена беспорядками. Они постараются избавиться от меня, они свергнут тебя и вынудят римлян установить здесь прямое правление, как это уже сделано в Иудее. Да, это у тебя по наследству, но не от отца.

— О, мой отец по образу жизни тоже был мистиком! Только мистик, действительно веривший в пришествие Мессии, мог перерезать всех этих несчастных младенцев. Избавиться, ты сказала. От меня они не избавятся, если я покаюсь и отправлю тебя назад — к моему брату Филиппу. Не забывай об этом, дорогая моя. А пока суть да дело, пусть Иоанн шлет проклятия и кричит о грехе и покаянии. Народ будет воспринимать это как бесплатное зрелище, как некое театральное представление. Конечно же, того, к чему он призывает, они не будут делать.

— Я требую, чтобы его схватили! Я требую, чтобы он был наказан за государственную измену!

— «Требую», «требую», все время «требую». Ну хорошо, любимая, я готов удовлетворить твое требование наполовину. Я склоняюсь к тому, чтобы поместить Иоанна здесь, во дворце. Пусть себе свободно разгуливает по залам и садам, но если он попытается найти выход, то наткнется на острые кинжалы, длинные копья и крепкие руки.

— В дворцовую тюрьму, в подземелье! До тех пор, пока толпа о нем не позабудет, а потом — тихо, без шума, как убивают дерзкого раба…

— Тебе нравится убивать, дорогая моя? Ты очень кровожадная дама. Надо же, одета в наряд невесты, а размышляет о казнях без суда и следствия! Теперь послушай меня. — Ирод заговорил с необычной для него резкостью: — Я поступаю так, как считаю нужным, понятно тебе? Одно я усвоил у отца: убийства ничего не решают. Он, величайший в мире убийца, находясь на смертном одре, понял, что убийства не принесли ему блага. Призраки убитых — их были тысячи, отправленных на тот свет по его приказу, а иногда убитых им собственноручно, — эти призраки, я говорю, проходили перед ним длинной-длинной чередой, печально качая головами, когда он умирал. Понимаешь, начав убивать, ты не знаешь, где остановиться. И кончается это тем, что убитыми оказываются все. А у меня нет желания править царством, в котором нет ничего, кроме высохших костей. Поэтому мы не будем торопиться, не так ли, любимая? Я пошлю несколько человек, чтобы они нашли Иоанна и вежливо — так вежливо, как только можно себе представить? — пригласили его во дворец. Он откажется от приглашения, и тогда его — с величайшей, какая только возможна, мягкостью — заставят прийти сюда.

— И бросят в тюрьму!

— Всему свое время. А теперь оставь меня, ты меня утомляешь.

Иродиада кивнула и, порочно улыбаясь, спросила:

— Прислать к тебе дочь? Она, я вижу, никогда тебя не утомляет.

— Возможно, мы оба простодушно-невинны, что ты, несомненно, назвала бы обыкновенной фривольностью. Нет, не присылай ее сюда, никого не присылай. Я хочу побыть один. Мне надо поразмышлять о тех реальностях, что скрываются за мельтешащими вокруг фантасмагорическими призраками этого мира. А позднее, наверное, мы с Саломеей сможем поболтать о разных пустяках.