Человек из Лондона - [15]

— Что теперь мать скажет?

«Что теперь скажет мать?» — спрашивал себя и Малуэн, поворачивая ключ в замке. А почему, собственно, она должна что-то сказать? И какой резон Анриетте беспокоиться, что скажет мать?

В кухню он вошел первым, сразу постаравшись занять как можно больше места. Анриетта задержалась в темноте коридора, поэтому г-жа Малуэн спросила:

— Ты с кем пришел?

— С твоей дочерью.

Буря разразилась не сразу. Г-жа Малуэн накрыла на стол и вновь заговорила, уже разлив суп по тарелкам:

— Почему она взяла сегодня выходной?

— Она не брала выходного. Это я велел ей бросить работу.

— Очень умно!

Это было последнее мгновение тишины. Потом стало не слышно ни тиканья будильника, ни урчания плиты.

— Что ты сказала?

— А то, что вечно у тебя так: месяцами молча все терпишь, все проглатываешь, а в самый неподходящий момент делаешь большую глупость.

— Ах, выходит, я сделал глупость? По-твоему, нужно было оставить Анриетту в этой лавке, где прохожие видят ее голый зад, когда она полы моет?

— Ешь! Посмотрим, как мы теперь выкрутимся в конце месяца.

— Думаешь, я не понимаю?

— Чего не понимаешь?

— Намеков твоих! Дескать, я мало зарабатываю, не могу прокормить семью, не так ли? Я…

Первый удар кулака сотряс стол и стал началом новой вспышки ссоры. Теперь уже трудно было найти связь между репликами. Без всякой видимой причины муж и жена перескакивали с одной темы на другую только потому, что на ум приходили особенно язвительные слова.

— Скажи еще, что я пьяница!

— Я этого не говорила, но повторяю — ты выпил.

Стоит тебе выпить, как ты становишься другим человеком.

— Слышишь, Анриетта? Твой отец пьяница, зато мать — святая.

Анриетта плакала.

Г-жа Малуэн машинально отправляла в рот куски хлеба, но забывала их разжевывать.

— Твоя семейка и без того достаточно попрекала меня тем, что я простой рабочий. Как будто твои родственнички большего стоят! Черт знает кого из себя строить они, конечно, могут. А вот в кастрюлю положить-то им нечего.

— Во всяком случае, мы хоть воспитанней, чем…

Дальше перепалка стала еще более путаной и бессмысленной.

— …двадцать лет я с тобой мучаюсь…

— …не знаю, что меня удерживает…

— …от чего?

— …от…

— Папа!

— Да, да, погляди на своего отца! Хорош!

— Может, я пришелся бы тебе больше по вкусу, если б выложил на стол пятьсот тысяч франков, а?

— Ты мне противен. Убирайся и проспись!

— За пять тысяч франков вся твоя семейка прибежит лизать мне пятки.

— Запрещаю тебе…

— Папа! Мама!

Взлетела рука, но ударила лишь по столу, и несколько секунд спустя с грохотом хлопнула входная дверь.

Малуэн, забыв бидончик с кофе и сандвичи, ринулся в порт.

— Ешь! — бросила дочери г-жа Малуэн. — Завтра он обо всем забудет. А вот места тебе до праздников, уверена, не подыскать.

В отеле «Ньюхейвен» инспектор Молиссон в одиночестве сидел за столом, накрытым на две персоны, и неторопливо обедал. С других столов на него поглядывали с уважительным любопытством.

— Это человек из Скотленд-Ярда, — шепотом сообщил хозяин отеля, вышедший в белом колпаке поздороваться с клиентами перед обедом.

— А господин Браун?

— Похоже, это знаменитый английский грабитель.

Хозяйка за конторкой уже подбила итог: Браун задолжал четыреста двадцать франков, которых ей, пожалуй, не видать.

Туман еще не рассеялся, но теперь это был обычный туман, который висит над Ла-Маншем половину зимы.

Тем не менее сирена по-прежнему выла. От дыхания прохожих в воздух поднимался белый пар.

До половины десятого Малуэн не заметил из своей будки ничего особенного. Он положил новую пенковую трубку на стол и время от времени поглядывал на нее укоризненно, словно она в чем-то провинилась. Поворачиваясь налево, он видел свет в окне своего дома, и на лбу у него появлялись морщины.

Ночные тайны начались с траулера «Франсетта», который заканчивал погрузку угля, чтобы через час, с началом прилива, выйти в море. Прожектор, подвешенный к грузовой стреле, освещал палубу. Корзины с углем, раскачиваясь на талях, одна за другой опрокидывались в трюм.

Внезапно на освещенную часть палубы вынырнули из тьмы трое в штатском. Один из них что-то сказал, но что именно — Малуэн не расслышал, и тотчас же кто-то из матросов побежал искать капитана в соседнюю пивнушку.

Разговор происходил в лучах прожектора. Стрелочник узнал в одном из пришедших сотрудника полиции.

Он видел, как все трое расхаживали по палубе, потом зашли в рубку, затем в радиорубку, а по набережной в это время вышагивал жандарм в форме, и также шаги доносились с другой стороны гавани.

Полицейские осмотрели остальные суда — «Фанфарон» и «Пошел-пошел», которые готовились выйти на лов в ту же ночь. Когда с досмотром было покончено, три фигуры не удалились, а стали прогуливаться по набережной, наклоняясь над баркасами, заглядывая в окна кафе.

За тридцать лет Малуэну доводилось раз сто быть свидетелем подобной картины, и чаще всего это начиналось с телеграммы из Парижа: «Взять под наблюдение вокзалы, порт, все пограничные пропускные пункты».

Он видел, что Камелия ничего не заметила и, как обычно, одной из первых вошла в «Мулен-Руж».

Время шло. Малуэна клонило в сон. Он ощущал тяжесть во всем теле и злился, что не захватил с собой кофе. Несколько раз, между десятью и двенадцатью, начинал клевать носом, но полностью не отключался и даже сманеврировал однажды стрелками, наверно, в полусне, потому что, внезапно увидев вагоны, не сразу сообразил, действительно повернул рычаг или это ему приснилось.