Человек из красной книги - [90]

повел вперёд, в направлении высшей точки. Дальше было ещё любопытней:минут через сорок усиленной ходьбы начались деревья, высокие и не очень.

– Смотри, – сказал он и указал рукой на одно из них, – это земляничное дерево, совершеннореликтовая вещь, а там – он кивнул куда-то в сторону, – иглица, а рядомс ней ладанник и жасмин, местный, крымский.

– Откуда ты всёэто знаешь, – удивилась она, – ты что, постоянно водил сюда своихдевушек и попутно выучил наизусть всю местную флору?

Он не ответил,хмыкнул, и они стали взбираться ещё выше. Дальше по склонусплошняком шли дубы, грабы, бук, попалась парочкаклёнов и небольшаяпоросль тощих рябинок. Чем выше они забрались, тем гуще и тенистее становилась растительность.

Ещё черезчас ходьбы начался жасмин. Они достиглиего первых кустарников и синхронно повалились лицомвниз, в травянистыйпокров, устилавший горную землю в месте их привала.

– Всё, – пробормоталон, вдыхая запахи жасмина и одновременно ощущаялицом исходящий от высокогорной земли крепкий дух, – больше не могу, спёкся, а намс тобой ещё идти и идти, родная моя.

– Куда? —удивилась она. – Ты что, в самом деле хочешь достичь вершины?

– Ну, такое я вряд ли в этой жизниуспею, – бормотнулон, так и не оторвав от земли лица, – мне быхорошо успеть ещё одного Первого на Луну высадить, тогда и помирать можно, смело уже, остальное покатится паровозиком, одно за другим,я в это верю, моя хорошая, и никто меня в другом не убедит. Прогресс неостановим, мешать емуможно, но остановитьнельзя, так устроен человек. – Он поднял голову, резким движениемкорпуса перевернулся на спину и снова опустился на траву, раскинувв стороны руки. – Если бы мне не мешали…они… мы бы, по моим расчётам,были там уже черездва года. А так… не знаю… чей он окажется, орёлик-то,мой или американский.

Она хмыкнула и сунулав рот травинку:

– Ачто, такая уж большая разница, чей раньше: у людей чтоот этого еды будет на столе больше,или они, допустим,смогут путешествовать по миру,или коммуналки отменят и переселят всехв отдельное жильё с горячей водой? – Онавыплюнула травинкуи переместилась ближе к нему: —Я семнадцать лет в бараке прожила, так все эти семнадцать лет, пока мы с папой не перебрались в город, в будку деревянную ходила, летоми зимой, а в будке той отверстие, в земле —пропасть, чёрная вонючаядыра, а твой Первыйуже слетал, кстатиговоря, и другие вовсю собирались. Так что кому вершина, родноймой, а кто в своей низинетухлой как жил, таки живёт по сегодняшний день. – Внезапно она вздрогнула, словно очнулась: – Ой, что это я, извини, пожалуйста, лишнего тебе, наговорила.

Он, казалось, словам её совершенно не удивился, продолжая неподвижно лежать на траве,и неотрывно глядел в небо:

– Знаешь, когдая упомянул прогресс,то вообще-то не имел его в виду как таковой, тутты права. Их ведь три,как ты знаешь, но я думаю лишь об одном из них, так уж я несовершенноустроен. – Он развернулся к ней лицом и почесал мизинцемкончик носа. Он всегда делал так – на эту егоособенность она давно обратила внимание, когдаон мыслями уходил в себя, и в такие минуты она старалась испариться, тихо исчезнуть,чтобы не мешать ему думать. Сейчас жеей было удивительнои приятно, что этот невольный жест совпал с его желаниемпоговорить с ней, а не уйти, как обычно, в размышления,отрешившись от всего остального, пустого для него и постороннего. Онснова повторил: – Их три… материальный, социальный и научный. Ты – про первые два, про то, чтонесёт людям свободу,что приближает их жизнь к понятию справедливости и что, такили иначе, но всё же по мере ростасознания ликвидируетвсе естественные причины, мешающие такому приближению. Или же, если взятьматериальное – то нужно удовлетворить самый понятный запрос, именно то,о чём ты и говоришь: есть, спать, дышать, отдыхать, наслаждатьсяпростыми и доступными радостями живота и головы. И точно так же ликвидировать все технические ограничения для того, чтобы ничто и никогда не мешало человеку чувствоватьсебя удовлетворённым в этом чрезвычайноважном смысле. – Он несколько раз сжал и разжал пальцы.Затем вновь раскинул рукив стороны. – Я же —про третий, единственно для меня важный.В этом и бедамоя, родная, и, к сожалению, я этослишком хорошо себепредставляю. Я – про процесс, про освоение, произучение непрерывноразвивающегося познания окружающего мира, что микрокосмосаего, что макро-, чтонепосредственно космическогопространства – и уже не как метафоры, а как сути, как предмета каждодневного труда. И главное, с чемпо существу так и не научилось смиряться человечество, – освободить самогосебя, своё познание от рамок этой проклятой целесообразности. – Онвскинул руки в небо, чутьприподнявшись, и прикрыл глаза. Шутливовоскликнул: – Господи моё, ну как же хорошо, что у меня и Ты есть, и любимая женщина! – после этоговновь обернулся к ней: —Знаешь, мне ведь об этом, если честно, даже поговорить не с кем. Свои не поймут, просто не захотят вдумываться – и умничать особо некогда о пустом,и план горит, как обычно, хоть продукт у нас и не валовый. Высокое начальство – не услышит, не для этого