Человек из красной книги - [108]

– Моя фамилия Цинк, я художник, живу в этом доме, и знаете, мне бы очень хотелось, чтобы ни вам, ни мне не было стыдно за такую работу, – и кивнул за окно, имея в виду плакат перед входом.

– Да он у нас вообще-то ничего, но сильно пьющий, – вздохнула директриса, – но и вы меня поймите правильно, товарищ Цинк, где я на такую зарплату нормального найду, надёжного, чтобы и умел, и не пил, и с подходом?

– Я не пью, – заверил её Адольф Иванович, – совсем, – и на всякий случай уточнил, уже скорее в силу выработанной с годами привычки, чтобы уже на этом предварительном этапе не выдать себя с головой, – зовут меня Адик, а подход – не сомневайтесь, останетесь довольны.

Он вышел на работу через две недели, которые потребовались для того, чтобы рассчитать его предшественника. Денег и на самом деле было мало, но себя он ненавидел не за это – за то, что с его, получается, нелёгкой руки человек, которого он не знал и даже никогда не видел, лишился какого-никакого, но привычного для него труда. Однако мучительство его в самое короткое время было копменсировано неограниченным доступом к краскам, полному набору художнического инструментария и всем остальным сопутствующим материалам.

Первую работу Адольф Цинк сделал быстро и чрезвычайно достойно, так что директриса глянула и ахнула. «Броненосец «Потёмкин» в лучших традициях гиперреализма рассекал морскую гладь, взметая после себя бураны революционного бунта и одновременно поднимая флаг матросского непокорства. При этом дымы, валившие из всех трёх труб, были трагически чёрными, но окантовывались заметно размытыми белёсыми нимбами. На всё ему потребовалось два часа: четверть времени ушло на обдумывание, оставшиеся девяносто минут – на исполнение.

Он писал впервые за девятнадцать лет, отнятые у него неизвестным врагом. Работал, дрожа от нетерпения и страсти, напомнивших ему те волнующие минуты, когда он, как и теперь, дрожал когда-то перед первой близостью с Верочкой, так и не ставшей ему женой, как приближал себя к долгожданному моменту, когда она, раздевшись догола, уже окончательно и навсегда сделается его женщиной. Это было удивительное чувство. Точнее, теперь уже оба они были для него такими: то, прошлое, до конца так и не забытое, и это нынешнее, восставшее в памяти его, в руках, в движении кисти, в работе мысли, в том, как прицеливался глазом, уже прикидывая композицию, и то, как лягут краски и какой придётся добавить, чтобы ослабить основную, которая и станет несущим цветом плаката. Ему казалось, что из него, как из упрямого алкоголика с многолетним мученическим стажем, некто добрый и участливый одним движением вырвал вшитую некогда антинаркотическую капсулу, тем самым освободив его от обета, данного злой воле, лишившей его когда-то кисти и холста.

Ну а на объявления, касавшиеся курса лекций, типа «Кинолекторий Госфильмофонда», «Актёр в кино», «Киноискусство стран и народов мира» на деле уходили даже не десятки – просто минуты. Тушь, перо, прищуренный глаз.

Иногда он приводил с собой внучку, когда знал, что управится быстро и это маленькое путешествие её не утомит. Повязка её была больше формальная, и по размеру и по существу, поскольку ничего уже не меняла и никак не влияла на зрение девочки, вернее, на его полное отсутствие. Цинк же относился к этому весьма строго, следя за тем, чтобы Аврора ненароком не сорвала её и тем самым не обнаружила раньше времени факт собственной слепоты. Он делал это исключительно с целью оттянуть, насколько получится, тот момент, когда уже больше не сможет удерживать внучку от затянувшегося обмана. Однако он при этом рассчитывал, что такой объёмный по протяжённости кусок жизни, когда полностью отсутствует зрение, вынудит её так или иначе привыкнуть к новому положению вещей, и переход девочки в постоянную слепую жизнь не окажется столь болезненным.

Он не знал, но он так чувствовал, ему так виделось и он надеялся, что сумеет подготовить её к этому. Он предполагал, что затянувшаяся ложь станет ей во благо и не добавит новой травмы. Врач, которому он её показал, исходя из соображений практического порядка, что лучше перебдеть, чем недобдеть, имеющийся диагноз, разумеется, подтвердил, однако заметил, что, на его взгляд, остаётся более-менее чувствительная область в левом глазу, где небольшая часть роговицы подверглась ожогу в меньшей степени по сравнению со всей остальной поверхностью, и что у него есть ощущение, что некоторая часть света будет этим глазом восприниматься. Света – уточнил он, но не видимости, не изображения и даже не контура предмета. Можно говорить лишь о некоторой вероятностной области световой размытости, в которой тёмное и светлое вполне могут фиксироваться локальным остатком роговой оболочки, не полностью утратившей чувствительность. Это, однако, не отменяет бельм на обоих глазах и не улучшит уже неисправимых изменений расположения век – что же вы хотите, уважаемый, 4-я стадия – это серьёзно, серьёзней мало что бывает. А итог, и от этого, к несчастью, никуда не деться – так называемая гражданская слепота.

– Почему гражданская? – удивился Цинк. – Разве это как-то связано со званием гражданина?