Человек ищет счастья - [8]

Но толком никто ничего не мог сказать. С расспросами к нему обратиться не решались: молчалив был человек, хмур, боялись его пристального, полного необъяснимой печали взгляда. Глаза у него были черные, проницательные, умные: повидали, видно, много.

Отделав свою избушку, Грач пришел к старику-конюху, который приютил его в трудный момент, и без лишних слов принялся перетрясать хлев и сарайку. За неделю сделал все по-новому. Старик заикнулся было о плате, но Грач в ответ посмотрел так хмуро, что старику стало не по себе. Махнул рукой: «Ну его, сумасшедший какой-то!»

Работал Грач за троих и в колхозе: работал плотником, ремонтировал фермы. И односельчанам помогал. К тому же оказался еще хорошим чеботарем. А поскольку в колхозе своего чеботаря до этого не было, то Грачу на нехватку заказов жаловаться не приходилось. Уважали Грача за золотые руки, не любили за нелюдимость.

Тень этой нелюбви, конечно, падала и на дочь Аленку. Ругали ее «нелюдимковой дочкой». Ребятишки в игры принимали ее неохотно. Так и росла Аленка застенчивой и молчаливой.

Дочь и отца связывала глубокая взаимная привязанность. Аленка с большим нетерпением ждала отца с работы. Приходил усталый, угрюмый. Но стоило ему увидеть Аленку — разглаживались на лице морщины, веселели глаза.

Укладывая дочь спать, он садился у изголовья, клал сильную руку на ее головку и рассказывал сказки и разные небывальщины: про Ивана-царевича и серого волка, про справедливых и злых людей. Так, со сказками, Аленка и засыпала. Росла она впечатлительной, восприимчивой ко всему доброму и злому.

А когда дочь засыпала, садился Грач чеботарничать. Почти каждую ночь соседи могли видеть в завешенных окнах избушки свет. Гас он только с первыми петухами. А утром вместе со всеми Грач был уже на ногах.

Постепенно к Грачу привыкли, привыкли к его тяжелому нраву.

Прошло много лет. Уже седина проступила в черных волосах Грача, уже Аленка стала чернобровой статной девушкой, когда в селе снова заговорили об этом странном человеке.

Как-то в октябре, когда размокшую от обильных осенних дождей дорогу прихватили первые морозцы, в Лесное прикатила «Победа» и остановилась возле правления колхоза. Из нее вылез полковник в серой каракулевой папахе.

В кабинете председателя он снял папаху, положил ее на стол и пригладил рукой седые волосы. Потом спросил, поглядев вприщур на председателя:

— В вашем колхозе проживает Дмитрий Иванович Добрынин?

— Добрынин? Дмитрий Иванович? Минуточку! — председатель достал какую-то книгу, полистал ее и улыбнулся: — Нашел, товарищ полковник. Дмитрий Иванович Добрынин, 1915 года рождения, плотник, столяр и чеботарь. У нас зовут его Грачом.

— Почему же Грачом?

— Черный он: и борода черная, и голова черная, и глаза черные.

Полковник встал:

— Ведите меня к нему.

Был уже вечер. Грач только что вернулся с работы и ужинал. На стол ему подавала дочь. Оба молчали. Лишь однажды, как бы продолжая прерванный разговор, Аленка обронила:

— Это, папа, интересная книжка. Про партизан.

— Угу, — отозвался Грач, и легкая тень печали пробежала по его бородатому лицу, а рука с ложкой дрогнула.

В сенках послышался стук, приоткрылась дверь. В нее заглянул председатель.

— Можно? — спросил он.

Гости в этом доме были редкостью, но даже теперь никто им не удивился. Грач как хлебал щи, так и продолжал хлебать, только бросил через плечо:

— Не заперто!

Аленка продолжала накладывать в тарелку кашу, даже не оглянувшись. Но когда следом за председателем вошел полковник, Грач нахмурился, положил на стол ложку. Инстинктивно почувствовав изменившееся настроение отца, резко повернулась Аленка, повернулась да так и застыла с тарелкой в руках, переводя тревожный взгляд с пришельцев на отца.

Полковник прошел вперед и протянул руку Грачу.

— Здравствуйте, Дмитрий Иванович.

Грач посмотрел на него исподлобья, но руку пожал, не поднимаясь из-за стола. Трудно определить, что выражал его взгляд: и недоумение, и печаль, и проблеск какой-то надежды.

— Не узнал? — улыбнулся полковник. — Присмотрись хорошенько. Я Белов.

Грач наклонил голову, опять взялся за ложку, помешал ею в тарелке и тихо ответил:

— Узнал. Из миллионов узнал бы.

Медленно, тяжело поднял голову — взгляд выражал ненависть.

Полковник отвел взгляд в сторону, как-то виновато, беспомощно улыбнулся.

— Ну, зачем приехал? — все так же тихо, сдерживая себя, проговорил Грач. — Зачем? Видишь — живу честно, никого не обижаю. Простить меня приехал — не желаю я твоего прощения. Слышишь? Не желаю! Не мешай! — вдруг яростно крикнул он и хватил кулаком по столу. Жалобно звякнула ложка. Аленка подбежала к столу, кинула на него тарелку, прижалась к отцу.

— Не надо, папа. Они уйдут, они сейчас уйдут…

Грач медленно поднялся: он был страшен в своем гневе. То, что кипело в нем много лет, казалось, огромной силой выльется наружу, и худо будет тому, кто потревожил его покой.

Председатель благоразумно попятился к двери, но полковник уходить не собирался. Он, внешне сохраняя спокойствие, расстегнул шинель, повесил на гвоздь папаху и, сев, сказал председателю:

— Вы идите, пожалуйста.

Когда дверь захлопнулась, полковник просто сказал: