Человек и песня - [27]
Ольюшка! Принеси с бучая[91] воды полведра... На чай живет, ладно будёт...
Морошка все боле в низинах, в серьгах да семибрат-никах[92] живет, дак...
Пощойно, Сергунька, дома не ешь, не пьёшь, а сюды взайдёшь — и запьешь-заешь? Що, дома тонки одонки[93] живут? (это — соседскому мальчишке).
Не вси, однако, ягоды высбирали на бору влетку, оставаютьсе, так живут...
Соль принеси. На верхнёй полицки живет».
Заходит соседка. Спрашивает: «Как жись?»
«Хоть за воздух держись, — отвечает Анна Петровна. — Да ты садись на стул (приглашает Анна Петровна)». — «Зацем?» — «А щобы лешой не сдул». — «Которой... лешой?» — «А тот самой, красноплешой». — «Знашь, я зайду потом...» — «Потом-потом... отрубите топором».
Девятилетняя Оля поет мне детскую песню-игру, очень похожую на скоморошную песню для «представлений»:
И снова вдруг как будто до меня из глубины столетий доносится шум и смех новгородских ярмарочных гуляний, побрякивание бубенчиков на скоморошьих колпаках, пиликанье гудков, заунывное пение рожков и жалеек, ритмический топот пляски, мелодичные выкрики разносчиков, пение.
Вечером иду к Платониде Ивановне Дворниковой. Единодушно все указывали на нее как на знатока-песенницу, запевалу. Она не удивляется моему приходу: словно ждала и дождалась наконец. Совсем небольшого роста, незаживна («не толста, худенька, дак...»), лицо чистое, большие серые глаза грустят... В доме жарко: у младшей дочери Платониды Ивановны родился маленький. Нестарой, еще работающей в колхозе бабушке некогда: надо везде поспеть. Здесь же вертятся и еще внуки и внучки (не помню, сколько их тогда было, но знаю, что к 1979 году у Платониды Ивановны было уже 25 внуков, и для всех их находились у нее желание, время, сердечная потребность заняться ими, помочь, понянчить, накормить, одарить лаской). Но хозяйка не отказывает мне во внимании. Она просит только немного подождать. И пока Платонида Ивановна поет-убайкивает внука, я записываю колыбельные, в которых заметны следы прежнего их магического назначения:
«Божонушка, ести будёшь? (это ко мне так ласково обращается). Запьете ли молочка? Может, грибков заисте?[96] Я-то ведь беда сурова[97] была. Топеря не така уж, ни! Бывало, наравни с мужиками лес валю, да рыбу на тонях ловлю, да пашу, да сею, да... Тольки на торосах не рабливала[98]. Да за словом, за делом, за песней в корман не лезу. Все звали «задорна рыбацька»... Песни-ти наши беда как жалко, що молодежь не поет. Я уж с има и так и едак: всяки подходы ищу, щобы в самодеятельности хор сохранить. Дел у мня вроди «маловато» (не так ле?), дак я на вси руки от скуки. Так, божонушка, так, лебедушка...»
На другой день в клубе собирается семь человек хористов по зову Платониды Ивановны. «Осенюсь[99] не ты, быват, налятывала к нам, слова всяки записывала?» — спрашивают меня. «Нет, не я...» — «Как звать-то тя?» — «Юлия». — «Юлья батьковна... А как тя по-батюшки?» Платонида Ивановна справедливо замечает: «Уж вецер заприходил, а вы всё говорите. Ноць надойдет, да заприходит, да пройдет... Давайте петь, однако, жоноцки». И начинает высоким, уверенным голосом:
«Ето давношна, досельна песня рекрутська,— поясняет Платонида Ивановна,— когда в царську армию, знашь ведь, брали на двадцать пять годов. Быват, матушка тут и плацет, що уж не увидать сыноцка: за двадцать-то пять лет отцю-матери недолго и помереть».
Платонида Ивановна поет увлеченно, истово. Временами возникает ощущение, что каким-то особым сверх-усилием воли она как бы вкладывает часть себя, своего знания, своей любви к песне в своих товарок, держит их в постоянной душевной сосредоточенности, в напряжении чувств. Кажется, отпусти она сейчас их внутренне, и один за другим незаметно сникнут, умолкнут голоса и останется один ее голос — высокий, с почти незаметной хрипотцой, уверенный в необходимости «сегодняшности» досельных песен. С Платонидой Ивановной я работаю долго и с удовольствием (по всему судя, с взаимным удовольствием работаем мы обе). Еще не раз приеду я «из Москвы по песни» к ней за свою многолетне длящуюся экспедицию.
Эту работу по праву можно назвать введением в методологию звуковых исследований. Мишель Шион – теоретик кино и звука, последователь композитора Пьера Шеффера, один из первых исследователей звуковой фактуры в кино. Ему принадлежит ряд важнейших работ о Кубрике, Линче и Тати. Предметом этой книги выступает не музыка, не саундтреки фильмов или иные формы обособления аудиального, но звук как таковой. Шион последовательно анализирует разные подходы к изучению звука, поэтому в фокусе его внимания в равной степени оказываются акустика, лингвистика, психология, искусствоведение, феноменология.
Настоящий песенник, выпуск 3, представляет собой учебно-методическое пособие по аккомпанементу песен под гитару для всех желающих, с широким выбором песен.
Увлекательная история фортепиано — важнейшего инструмента, без которого невозможно представить музыку. Гениальное изобретение Бартоломео Кристофори, совершенное им в начале XVIII века, и уникальная исполнительская техника Джерри Ли Льюиса; Вольфганг Амадей Моцарт как первая фортепианная суперзвезда и гений Гленн Гульд, не любивший исполнять музыку Моцарта; Кит Эмерсон из Emerson, Lake & Palmer и вдохновлявший его финский классик Ян Сибелиус — джаз, рок и академическая музыка соседствуют в книге пианиста, композитора и музыкального критика Стюарта Исакоффа, иллюстрируя интригующую биографию фортепиано.* * *Стюарт Исакофф — пианист, композитор, музыкальный критик, преподаватель, основатель журнала Piano Today и постоянный автор The Wall Street Journal.
Предисловие составителя-переводчикаОбщепринятая практика требует, чтобы любому труду (а тем более объёмному, каковым этот, несомненно, является) было предпослано некое предисловие. Не знаю, насколько оно необходимо, but what the fuck... Заппа сам говорит за себя лучше, чем когда-либо смогу я или кто-то другой. Как писал в «Арапе Петра Великого» Сергеич, «следовать за мыслями великого человека есть занятие самое увлекательное». Могу только подтвердить справедливость этого утверждения. Конечно, у нас теперь есть хорошо переведённая НАСТОЯЩАЯ КНИГА ПРО ФРЭНКА ЗАППУ, но и эти интервью, наверняка, многое прибавят к тому образу, который сложился у всех нас благодаря неутомимой деятельности Профессора Заппы.
Имя Исаака Дунаевского (1900—1955) золотыми буквами вписано в историю российской популярной музыки. Его песни и мелодии у одних рождают ностальгию по славному прошлому, у других — неприязнь к советской идеологии, которую с энтузиазмом воспевал композитор. Ясность в эти споры вносит книга известного журналиста и драматурга Дмитрия Минченка, написанная на основе архивных документов, воспоминаний и писем самого Дунаевского и его родных. Первый вариант биографии, вышедший в 1998 году, получил премию Фонда Ирины Архиповой как лучшая книга десятилетия о музыке и музыкантах.
В книгу вошли разноплановые, но объединенные лейтмотивом обеспокоенности статьи о сохранности нашего музыкального наследия как созидательного духовного начала, о «приоритетах» рок-музыки сегодня и причинах широкого распространения ее среди молодежи, о негативном влиянии рок-музыки на мироощущение человека.
Исполнительница народных песен, народная артистка РСФСР Елена Сапогова рассказывает о своем творчестве, о трудностях, с которыми приходится встречаться народным талантам в нынешних условиях, и о победах, которые каждый празднует в меру своих способностей, осознания важности своего дела. В сборнике приводится множество песен из репертуара Елены Сапоговой, записанных в различных областях России ею и другими авторами, а также несколько былин и притчей.
В сборник вошли русские народные музыкальные игры, плясовые, хороводные песни, заклички, потешки, записанные в различных областях России. Репертуар сборника, построенный по ступеням сложности, позволяет использовать его в коллективах детей самых маленьких и более старших возрастных групп.
Кто он — Павел Александрович Флоренский, личность которого была столь универсальной, что новым Леонардо да Винчи называли его современники? Философ, богослов, историк, физик, математик, химик, лингвист, искусствовед. Человек гармоничный и сильный... А вот и новая его ипостась: собиратель частушек! Их мы и предлагаем читателю. Многие из частушек, безусловно, впишутся в нашу жизнь, часть — представит исторический интерес.