Человек и океан - [12]

Ингерид приехала в Ларвик семь лет назад, в 1912 году, когда ее мать вышла замуж за Хейердала. Через два года, 6 октября 1914 года, на свет появился Тур-младший. Ингерид видела, как мать и отчим рады мальчику. У них обоих были дети от прошлых браков, а теперь родился общий ребенок. Они уже не надеялись на это, ведь Алисон шел сорок второй год.

Без особой радости Ингерид покинула усадьбу Пинеберг на окраине Тронхейма, где прожила первые годы своей жизни. Сказать по правде, она воспротивилась, когда мать заявила однажды, что решила переехать в один город в Эстланне и Ингерид, как младшая дочь, поедет с ней. Ей хотелось остаться в Пинеберге с отцом и двумя старшими сестрами; здесь был ее дом и любимые ею животные — собаки и лошади. Но Алисон влюбилась и была готова пожертвовать и домом, и семьей ради пивовара Хейердала из Ларвика.

У Ингерид имелись причины держать язык за зубами. Рассказав об увиденном матери, она бы выдала себя — она ведь подсматривала! Кроме того, Ингерид не хотела создавать проблемы отчиму, к которому она с каждым днем относилась все лучше и лучше. Но все-таки — пусть даже мать лишила ее многого из того, что она любила в прежней жизни, — Ингерид оставалась маминой дочкой. А мать всегда учила ее говорить правду, и Ингерид решилась в конце концов на разговор с матерью. С комом в горле она поведала ей о том, что увидела на кухне.

Алисон была в ужасе от услышанного.

Ее поразила не столько измена мужа — она многое спускала ему с рук. Но то, что это произошло в ее собственном доме и с горничной! Как он, ее муж, мог так ее унизить? Алисон навсегда утратила уважение к нему. «Моей главной ошибкой было наивное доверие к тебе, из-за него я была почти стерта с лица земли, когда я наконец прозрела» — написала она ему в письме много лет спустя^{18}.

В такой атмосфере рос Тур Хейердал.

Кроме обиды, у Алисон имелась и другая причина покинуть супружеское ложе и таким образом отстраниться от мужа. С тех пор, как маленький Тур начал говорить, она стремилась к тому, чтобы отец как можно меньше участвовал в воспитании сына. Движимая жаждой все держать под контролем, она делала все, чтобы оградить Тура от дурного влияния, которое, по ее мнению, исходило от образа жизни и мировоззрения супруга. Если отец хотел остаться наедине с Туром, ему приходилось делать это украдкой.

Как ночной вор, крался он к сыну, когда наступало время вечерней молитвы. Тур-младший догадывался о его появлении по скрипу лестницы. «Тсс», — шептал отец и закрывал дверь. «Тсс», — шептал в ответ Тур. Наступал, как они говорили, «тайный час»^{19}.

— Отче наш, сущий на небесах…

Они торопились прочесть молитву, потому что Туру больше всего нравилось то, что происходило после, когда отец садился к нему на кровать и рассказывал разные истории.

Если при этом снова слышался скрип лестницы, Тур знал, что это идет мать. Тогда отец выскальзывал из комнаты, а Тур с быстротой молнии забирался под одеяло.

Однажды мать появилась неожиданно:

— Чему ты учишь мальчика?^{20}

Слова прозвучали, как пистолетный выстрел. Отец ничего не сказал, поднялся и вышел. Мать спустилась по лестнице вслед за ним. Одинокий и обеспокоенный мальчик остался лежать в своей кровати. В доме было тихо. Но вдруг он услышал, как молния ударила в флагшток. Почему-то Тур был уверен, что в тот день, когда он родился, тоже гремел гром и сверкали молнии.

Ингерид была на одиннадцать лет старше Тура-младшего; немаленькая разница в возрасте способствовала тому, что он, в сущности, рос как единственный ребенок. И этому единственному ребенку не разрешали играть с другими детьми! Причем вовсе не потому, что хотели ему зла, — наоборот, мать его обожала: из семерых рожденных ею детей выжили пятеро, и Тур был из них самым обаятельным. Но мать ставила перед собой четкие цели насчет его воспитания и боялась, что общение со сверстниками может помешать достижению этих целей. Сын должен был вырасти человеком совершенно другого типа, нежели те мужчины, которых она знала прежде, и в этом она надеялась только на себя. Поэтому Тур рос чрезмерно опекаемым и избалованным ребенком, его вполне можно было бы назвать жертвой избыточной материнской заботы.

Все делалось строго по правилам: когда вставать, когда ложиться, когда есть, что есть, когда играть, во что играть и даже когда ходить на горшок.

На горшок следовало садиться по утрам, сразу после пробуждения, и он должен был сидеть как миленький, до тех пор, пока не сделает все, что положено, хотел он этого или нет. Если он не хотел, мать прибегала к помощи мыла. Ему не разрешалось выходить в гостиную, пока он не выполнит свою задачу насчет горшка. Он считал это таким позором и унижением, что однажды в знак протеста «бросил в горшок шапочку и шарф и смыл все это в туалет»^{21}. Но протест не увенчался успехом. Террор со стороны матери не прекратился.

Кроме того, ему предписывалось строжайшим образом соблюдать правила гигиены: нужно было постоянно мыть руки, не разрешалось пить из чужих стаканов и строго-настрого запрещалось ковырять в носу.

Такой режим вообще-то соответствовал тогдашней моде в воспитании детей, но фру Хейердал решила пойти своим путем и усложнить его, запретив сыну общаться с ровесниками. Все, что казалось для мальчика естественным, с ее точки зрения было опасным. Поэтому ему не довелось, как другим детям, побегать по пристаням у фьорда, одолжить ножик и вырезать себе лук и стрелы. Если он выходил за границы сада, то всегда в сопровождении взрослых. Таким образом, у Тура сформировалось «ощущение, что все кругом опасно»