Человек-Горошина и Простак - [17]
Колдун сразу опомнился, но Магистр вытащил из кармана здоровенную звезду первой величины и так ловко швырнул ее в лоб Колдуну, что тот, снова взвыв от боли, скатился с лестницы.
Теперь, наконец, Магистру удалось завести часы.
"Донн-донн-донн", — зазвенели они.
Тьма рассеялась, и все залил ласковый лунный свет.
пели часы, как поют все часы на свете.
Им, часам, должно быть, кажется, что в этой песенке самая главная правда.
А если песенка не сбывается? Бывает ведь и так?!
— Если она не сбывается, часы не виноваты, мой мальчик, — сказал мне потом Учитель. — Это правдивая песня, и, чтобы она сбылась, надо только очень крепко любить. И бороться за свою любовь против всех колдунов. И страдать, и ждать, если так суждено. И быть честным, даже если тебе грозит гибель.
— Как ваш сын? — спросил я Учителя.
— Да, как Сильвер.
…Светало. Теплый утренний ветерок вертел сотни флюгеров.
— Залетим на прощанье в ратушу, — сказала Ахумдус.
Странный, синий и розовый свет наполнял сводчатую залу. Я взглянул на картину и увидел Принцессу. Теплое сияние лилось из ее глаз. Смерть, стоявшая прежде за ее спиной, отступала в глубину картины. Она отступала вместе с тьмой, и с Жабом Девятым, и со всеми его страшными Альфонсио. А сияние, лившееся из прекрасных глаз Принцессы, становилось все ярче. Оно достигало сводчатого потолка ратуши, и летучие мыши, гнездившиеся там, с противным испуганным писком прятались от этого света, метались и куда-то исчезали.
— Прощай! Больше я никогда не увижу тебя, — прошептал я, стараясь удержать слезы. — Ты не узнаешь, как я тебя люблю. Но ты навсегда останешься в моем сердце — такой, сияющей и согревающей своим сиянием мир.
— Нам пора, мальчик, — тихонько напомнила Ахумдус Мы вылетели из ратуши. Показался узкий переулок и знакомый дом под черепичной крышей. Снова то, что представилось издали пятнами сырости или тенями, слилось в человеческую фигуру. Я увидел Магистра, не то нарисованного, не то прислонившегося к стене. Он был подпоясан фартуком, расшитым разноцветными звездами. Сонно улыбающаяся Луна прикорнула на его плече.
А Ножниц не было.
Я обрадовался этому и только успел подумать: "Куда же они подевались?", когда под крылом Ахумдус показался маленький дом, окруженный садом. Седой старичок стоял среди роз и ржавыми Ножницами стриг черного козла. Вдруг Ножницы с противным лязганьем вырвались из рук и набросились на ближайший розовый куст. Они срезали бы все до единого цветы и даже все бутоны, но старичок вовремя схватил их.
— Держи Ножницы! — крикнул я старичку. — Держи их крепче, не выпускай из рук, запирай на ночь на семь замков, а то они наделают много зла!
…Мы летели вдоль главной улицы. Из-за угла вышел Турропуто. Ну и жалкий вид был у Колдуна! Рука подвязана, на глазу пластырь. Красно-синий нос распух.
Мы опустились пониже, и я закричал, что было силы:
— А вот кому нужны битые колдуны, ломаные кости, старые тряпки, колдунские фокусы-покусы.
Турропуто подскочил, завертелся, и тысяча ветров завыли, закружились, как голодные псы.
Но Ахумдус благополучно ушла в высоту.
Весь город покрыл глубокий снег. Торговец вывесил в витрине магазина плакат:
"Ввиду неожиданного наступления зимы дешевая распродажа осенних и летних товаров!" Девочки лепили снежных баб с морковными носами. Мальчики играли в снежки.
Мы с Ахумдус влетели через форточку в комнату гостиницы, откуда нынешней ночью начали путешествие.
Глава шестая
ВОЗВРАЩЕНИЕ К УЧИТЕЛЮ И ПРОЩАНИЕ
Антимизерин
— За дело! — прожужжала Ахумдус.
Вместе с ней мы понатужились — раз… два… дружно, раз… два, — перевалили таблетку антимизерина на торец и покатили к краю стола.
Таблетка упала и разбилась на множество осколков. Ахумдус перенесла меня на пол, а сама улетела в свой домик.
Я стал, не разжевывая, глотать кусочки антимизерина, валявшиеся кругом.
И сразу увеличился в десять, двадцать, сто раз.
И почувствовал себя великаном, хотя был еще ниже стула. Я глотал кусочки антимизерина и все рос и рос. Казалось, я дорос до неба, и если выйду на улицу, то придется наклонять голову, чтобы не сбить солнца. А на самом деле, я как был до всех этих событий небольшого роста, так и остался. Даже сделался на шесть сантиметров ниже, потому что несколько крошек антимизерина укатились и их не удалось отыскать.
Я не огорчился тем, что стал меньше, потому что дал себе слово до конца жизни не глядеть ни на каких принцесс, даже если в мире были бы другие принцессы.
А раз ты одинок — какая разница, высокий ли ты или маленький! Никому до этого нет дела.
— Пора, — прожужжала Ахумдус, но я не мог так просто проститься с ней, столько раз спасавшей мне жизнь. Я попросил ее подождать минутку и сбежал по лестнице в буфет. За стойкой спал толстый буфетчик. С трудом я растолкал его. Но он только проворчал: "Подождете до утра", и опять захрапел. Тогда я схитрил; ведь и простак может кое-чему научиться.
Я снова растолкал толстяка и сказал ему:
— Просто у вас нет варенья и никогда не было, а то, что было, прокисло и съедено мышами. А вы обыкновенный хвастун.
